Она уперлась лбом в колени, и я видел теперь только ее седые волосы. Потом она подняла голову. В глазах опять стояло выражение какой-то забитости.

- В таких случаях нужно уехать куда-нибудь далеко-далеко, - сказал я.

Наконец-то мне удалось выманить у нее легкую улыбку.

- В Каракас?

- Хотя бы.

- Это слишком далеко, слишком внезапно и, как вы сами сказали недавно, потом все равно нужно возвращаться...

Она сходила на кухню за бутылкой виски и стаканом.

- One for the road[6], - сказала она.

- Чин-чин.

Я выпил. Она смотрела на меня с дружеским участием:

- Давно?

- Что?

- Давно вы сиротствуете без женщины? Я взглянул на часы.

- Вот уже скоро век, - сказал я и вышел.

Вход для артистов находился в переулке, который заканчивался тупиком, заставленным мусорными бачками, перед заржавленной металлической шторой ателье фотогравюры. Из проекционной доносились автоматные очереди и скрежет тормозов. Откуда ни возьмись, появился, громко мяукая, рыжий кот и стал тереться о мою ногу, подняв хвост трубой. Я почесал его за ушком. Он еще немного повертелся возле меня, а потом куда-то сгинул. Я открыл дверь. Швейцар читал газету о скачках.

- Будьте любезны, мне нужен сеньор Гальба. Он меня ждет.

Тот, совершенно невозмутимо, продолжал выискивать возможных фаворитов. Я ждал, спокойно и учтиво, а он, так же спокойно, не замечал меня. Неоновый свет ложился ему на лицо фиолетовыми пятнами. Закуток у него был метра два на полтора. Рядом с газетой стояла пустая бутылка из-под вина. Какие-то вещи, изношенные и засаленные, тоже ждали своего часа. Прогорклое одиночество потерянных вещей...

- Вы уже пробовали подать объявление? - спросил я.

Он, похоже, был удовлетворен тем, что его поняли.

- До конца по коридору, после кулис, вторая дверь направо. Вы ветеринар?

- Да, но сейчас я спешу. Я еще зайду к вам, попозже.

Навстречу мне попадались какие-то девицы с голой грудью, карлики-каскадеры. Проходя за сценой, я краем глаза заметил раджу в тюрбане: сплетая пальцы, он изображал на экране профиль Киссинджера[7]. Я задержался на минутку, посмотреть: он показывал теперь брата Граучо[8]с его неизменной сигарой. Театр теней - моя слабость. Я взглянул на часы: ровно одиннадцать. По крайней мере половина пути уже пройдена. Молодой человек с очень длинными волосами и белесой бородкой сидел на стуле, окруженный пуделями. На коленях он держал шимпанзе, обезьяна облизывала палочку от мороженого. Все пудели были белыми, кроме одного - розового. Я остановился.

- Никогда еще не видел розового пуделя.

- Чего люди не придумают. Это краска. Сами можете попробовать.

- А где сеньор Гальба? Он указал пальцем нужную дверь. Сеньор Гальба, совершенно разбитый, утопал в кресле и осторожно вытирал потный лоб платком. Он был во фраке, и в сочетании с манишкой нос его (может быть, потому, что у страха не только глаза велики) становился прежде всего органом предчувствия, предвосхищения, разведывания, а не просто обоняния. Нос сеньора Гальбы был сейчас, что называется, в карауле.

Пудель лежал у ног маэстро, и лысая морда резко выступала из густой поросли серых кудряшек; глаза у него были впалые, с темными кругами. На гримерном столике, ярко освещаемом шестью электрическими лампочками, помещенными над зеркалом, стояло шампанское в ведерке, бутылка коньяка и еще одна, с минеральной водой. Тут же были пузырьки с лекарствами и пепельница, полная окурков. Сеньор Гальба улыбнулся мне, но глаза его смотрели все с той же тревогой: человек, который ждет. Мягким движением руки он любезно указал мне на табурет. Я сел.

- Как в Каракасе? - осведомился он.

- Обещаю, что позабочусь о вашем любимце, - начал я.

Он был пьян, но ему, очевидно, было не привыкать. Он вдруг посмотрел на меня свысока:

- С чего бы? Вам, стало быть, сказали, что это произойдет сегодня?

- Я только хотел ободрить вас.

- Позвольте, сударь, выразить вам мое удивление. Вы входите ко мне с таким уверенным видом и заявляете: "Я позабочусь о вашем любимце", как если бы знали - из достоверного источника! - что сегодня я выйду на сцену в последний раз. Там, в коридоре, вы... кого-то встретили?

- Да вроде никого.

- Ну конечно. Я так привык к этим порядкам в мюзик-холле, что все время боюсь опоздать: третий звонок, вовремя выйти на сцену, потом уйти, продолжительность номера, режиссер в кулисах, беспощадно уставившийся на свои часы...

- Послушайте, Гальба, я только сказал, что позабочусь о вашей собаке. Теперь вы можете умереть спокойно. Все будет в порядке.

- Вы что, издеваетесь надо мной? Знаете вы кого-нибудь, кто умер бы спокойно?

- Но ведь это может случиться и во сне, не так ли?

- Соло[9], - ответил он. - Только этого мне и не хватало. Теперь я вообще глаз не сомкну. Кстати, Матто Гроссо отличный сторожевой пес. Я уверен, что он поднимет лай.

- Ваш номер... не знаю, как вы справитесь в таком состоянии.

- Ничего не остается. Жизнь, смерть... - Властным жестом он смел эти мешавшие ему пустяки. - Я просто говорю все, что должно быть сказано по этому поводу... Вы в этом убедитесь. Хорошо еще, что меня не понимают; иначе давно бы уже освистали и выгнали со сцены. Публика сочла бы себя оскорбленной. Она не терпит, когда с таким пренебрежением относятся к столь серьезным вещам. Что вы хотите, мы, великие артисты, все до единого обречены нести в себе свое послание, как закупоренная бутылка в открытом море. К тому же и моря-то больше нет, остались одни бутылки. У меня есть ассистент, Свенссон, Свен Свенссон - запомните это имя - молодой швед, он пишет диссертацию по философии в Упсальском университете о моей жизни и творчестве. Я вам весьма признателен, что вы отложили свою поездку, решив навестить меня. Вот что значит настоящий друг.

- Я стараюсь убить время, вот и все, - возразил я. - Вы позволите, мне нужно позвонить.

Он со спокойной учтивостью указал на телефонный аппарат и поднес ко рту бутылку с коньяком. Пудель не сводил с него глаз и дрожал. Я подошел к телефону и набрал номер. Никто не отвечал. Я нажал на рычаг, прерывая связь: больше я уже ничем не мог быть полезен. В зеркале, под электрическими лампами, я видел отражение человека с телефонной трубкой в руке, который два раза подряд набирает один и тот же номер, повторяя цифры, как шепчут имя возлюбленной.