Тогда джигиты сделали паузу, чтобы понять, почему половина Берни уже внутри, а вторая половина никак туда не входит.

Оказалось, что пес уперся задними лапами в дальнюю стенку клетки, вытянул тело и не дает себя сжать.

Грузины, нужно заметить, очень мужественный народ, его невозможно упрекнуть в трусости, но тут, в самолете, произошло то, что описано в бессмертной поэме Михаила Юрьевича Лермонтова «Демон»:

«И дикий крик, и стон глухой промчались в глубине долины – Недолго продолжался бой: бежали робкие грузины!»

Понять подобную реакцию грузин в данном случае можно.

Они привыкли к битвам с врагами на ратном поле, но запихивать большую собаку в клетку в салоне самолета – это вряд ли достойно великой нации. Поэтому джигиты вернулись на свои места, а «дикий стон и стон глухой» заключался в их проклятиях, что они умудрились купить билет именно на этот рейс.

Однако в эту минуту из кабины пилотов вышел капитан самолета и спросил, собираемся ли мы взлетать.

Брат моей жены горестно указал ему на пса и сообщил, что он в отчаянии.

Тогда капитан склонился над Берни и сказал ему что-то по-грузински. После чего Берни, без звука, сам вполз в клетку и дал закрыть ее дверцу. Капитан посмотрел на потрясенных пассажиров и, сказав: «Два умных человека всегда могут договориться», вернулся в кабину.

Итак, полет начался, и за весь рейс из клетки не донеслось ни звука, хотя самолет сильно болтало.

Лишь только тогда, когда все благополучно приземлились и дверь клетки открыли, стало понятно, чего стоил Берни этот полет.

И тут еще одно отступление.

Моя мама рассказывала мне, что ее бабушку однажды повезли на вокзал, чтобы поехать на поезде.

А эта мамина бабушка всю жизнь жила в деревне и никогда поезда не видела.

Так вот, когда они оказались на перроне и подъехал паровоз, изрыгающий клубы дыма и пара, то эта старушка от страха выбежала из вокзала и побежала прочь по дороге.

Ее с трудом поймали и посадили в вагон.

Поезд тронулся, она молча сидела на лавке с непередаваемым деревенским достоинством, пот от страха заливал ей глаза, при любом покачивании или дергании вагона она высоко подпрыгивала и всю ночь не сомкнула глаз.

И когда поезд доехал до места назначения, то она не вышла, а просто как бы выпала из вагона в предынфарктном состоянии. Интересно, что пока они ехали, моя мама, которая в те времена была маленькой девочкой, объясняла ей, что поезд – это не страшно, это как телега, только вместо лошади паровоз.

Бабушка кивала головой, говорила, что ее внучка «умница и далеко пойдет», но лишь потела еще больше. Видимо, лошадь – это все-таки не паровоз.

Так вот, когда Берни извлекли из клетки, то оказалось, что он лежал в воде. Вначале подумали, что он описался от страха, но оказалось, что это пот.

Пса можно было отжимать – стало понятно, что он страшно испугался этого путешествия, он испугался самолета и всех этих джигитов, которые запихивали его в клетку.

Ему было очень страшно, ведь рядом с ним не было ни Кати, ни Саши. Рядом с ним не было его любимой тещи.

Возможно, он от страха даже синел, но этого не было видно под его густой шерстью.

Когда его вывели из самолета, он тяжело дышал и выпил три литра воды.

Трудно сказать, что Берни пережил за этот полет, но, так или иначе, он не произнес ни звука.

Бог его знает, может и вправду он какой-то дальний потомок князей Дадиани, потому что не потерял лица, вернее морды.

Хотя, у кого повернется язык сказать, что у Берни морда?

У меня есть несколько знакомых, у которых настоящие морды – иначе не скажешь.

А у Берни лицо – лицо умной и интеллигентной собаки.

Я понимаю читательский скептицизм – конечно, каждый хвалит своего пса.

Но парадокс в том, что я не фанатичный собачник.

Вообще-то, по жизни со мной всегда жили кошки, и я могу написать целую книгу, опрокидывающую главный кошачий стереотип, что она живет «сама по себе» – возможно, у Киплинга просто была неправильная кошка.

Точно так же как до Берни у меня были неправильные собаки.

Никогда не забуду пса, которого звали Балкан. Он был обыкновенной рыжей дворнягой с хвостом-кольцом и жил в будке возле входа во двор.

Это были шестидесятые годы ХХ века, и понятие «война» было довольно живо. Мой отец был фронтовиком и часто мне рассказывал про военный аэродром, где служил.

Он вспоминал, что немцы часто прилетали бомбить этот аэродром, особенно в лунные ночи. И тогда везде громко звучала сирена, и под этот, выворачивающий внутренности и мозг звук все прятались в бомбоубежище.

Вы можете спросить, какое отношение имеет война, аэродром, лунные ночи и сирена к моей собаке.

А дело в том, что когда наступала ночь и появлялась Луна, то Балкан залезал на железную крышу будки, поднимал голову и начинал выть.

И выл он на Луну так страшно, что у всех нас волосы становились дыбом, а отец говорил, что он чувствует себя точно как в 1942 году и ему кажется, что немцы уже близко.

Балкан мог так выть много часов подряд, и это нужно было как-то прекращать.

Я брал веник и начинал собаку лупить. Но, поскольку я лупил его не палкой, а веником, получалось, что я делал ему лечебный массаж – точно как теща делала релаксирующие процедуры Берни.

Балкан немедленно прекращал выть и подставлял мне свои рыжие бока.

Желая выступить дедушкой Дуровым и выдрессировать этого рыжего негодяя, чтобы он не выл на Луну, я, сам того не желая, оказался объектом его дрессировки – он быстро понял, что если воет, то я выхожу с веником и делаю ему «тайский» массаж.

Однако Луна светила не всегда, а блохи кусали ежедневно. И тогда он стал выть независимо от наличия Луны.

Он выл, когда я ложился, выл коротко и очень конкретно, глядя в сторону окна моей спальни. Я в неистовстве выбегал с веником и начинал бить его по бокам. И всякая живность, которая жила в его шкуре дворовой собаки, разлеталась в разные стороны.

Так мы и жили с пользой друг для друга, пока он не совершил акт предательства.

У нас был небольшой сад, где было с десяток яблочных деревьев. Так вот, в сад залезли какие-то ребята, чтобы нарвать яблоки. Яблок было много, и ребята паковали их в мешки.

Соседи потом рассказали, что поначалу, когда Балкан увидел этих ребят, то шерсть у него на загривке вздыбилась не хуже, чем у Берни. Соседи подтвердили, что Балкан с громким лаем бросился навстречу яблочным грабителям.

Однако по мере приближения к их ногам, спортивным штанам и мешкам с оборванными яблоками скорость нашего верного стража начала резко падать. А когда он вплотную приблизился к тем, кто беззастенчиво грабил нашу фруктовую собственность, то это уже был совсем другой Балкан – ласковый и нежный зайчик.