Сальникова поздно поняла свою ошибку. Симпатичного, вежливого, исполнительного Эрнеста полюбили, а его молодость компенсировалась его семейной историей. В глазах любого начальства Эрнест как бы стоял на плечах своих знаменитых отца и деда. Как-то само собой случилось, что Эрнест перестал выносить утки, а стал заниматься хозяйственными вопросами, принимать пациентов (в том числе и «со стороны») и общаться с руководством округа. Он мгновенно оброс связями в самых высоких кабинетах. У него появился отдельный кабинет с черной табличкой «заместитель заведующего». Народная тропа в этот кабинет не зарастала.

Всего за полтора года в диспансере сделали ремонт и установили новое оборудование. Девочки и старушки исчезли, их место заняли крепкие молодые ребята призывного возраста, которые зубами держались за эту трудную и низкооплачиваемую работу, потому что стоило Эрнесту Федоровичу поднять бровь – и любой из этих ребят через сутки драил бы пол в Красных Казармах. Пациенты были чистыми и накормленными, получали лечение вовремя. Жалоб не было.

Очевидно, что у Эрнеста Маслова были большие амбиции. Он работал круглые сутки. Начал принимать пациентов по направлению из штаба, а по ночам писал диссертацию по методикам диагностики психиатрических расстройств.

Сальникова на людях не могла нарадоваться на своего зама, шутила на каждом корпоративном чаепитии (в диспансере был строжайший сухой закон) про сало и масло. Пока никто и никогда не поднимал вопроса о том, что Эрнест будет следующим заведующим, но это подразумевалось само собой. Была только одна загвоздка. Сальниковой оставалось шестнадцать лет до пенсии. Это был большой срок.

Маслов не мог позволить себе просто сидеть и ждать полтора десятка лет своей очереди. Его бы просто не поняли. От него ждали активных действий. Маслов это понимал. Сальникова это понимала. И оба они понимали, что скоро начнется война, в результате которой одному из них придется уйти. Нужен был только повод. И повод нашелся.

Начальник службы безопасности «Меркурий-банка» Богдан Журавлев почувствовал неладное уже несколько дней назад. Утром жена, провожая его на работу, спросила:

– Болит желудок? У тебя пахнет изо рта.

Журавлев поморщился. Да черт же возьми! Зачем нужно об этом говорить? У нее, может, тоже пахнет изо рта, но он же не говорит ей об этом при каждом удобном случае.

– Я тебе сколько раз говорила – нужно сходить обследоваться.

Журавлев отметил для себя, что ключевое в этой ее фразе не «сходить обследоваться», а «я тебе сколько раз говорила», хлопнул дверью и вышел из дома.

Он купил по дороге на работу желтый «Холлс» в киоске на углу и подумал, что нужно и правда сходить обследоваться. Обострение гастрита весной и осенью. Привычка к острому и жареному, курение, злоупотребление алкоголем. Но сейчас было как-то по-другому. Журавлеву не хотелось об этом думать, и ему удавалось не думать об этом. Просто сейчас у него стояло перед глазами шестиэтажное мрачное здание, возвышавшееся в конце их улицы, – областной онкологический диспансер. Журавлев знал, как это бывает. У него дядя умер от рака. Перед самым концом был худой как щепка.

На работе Журавлев постарался с головой зарыться в текучку. Нужно было тестировать новую систему сигнализации, потом он должен был завизировать досье на заемщиков, а для этого нужно было хотя бы по диагонали их посмотреть. Колесики дня крутились себе, как смазанные.

Но Журавлев постоянно прислушивался к себе. Он заметил, что старается расположиться в кресле так, чтобы тратить меньше усилий на удержание себя в вертикальном положении. В конце концов он навалился на подлокотник так, что почти лежал.

Боли в желудке не было. Вернее, не так. Боль распространилась, растеклась по всему телу так, что ее невозможно было локализовать в каком-то одно месте. Его как будто облучили радиоактивным изотопом. К горлу подкатывала тошнота. В глазах темнело, а сердце колотилось. Лоб покрылся потом.

– Павлик, я выйду на минуту.

Он встал, вышел из кабинета, прошел по коридору. Кто-то шел ему навстречу, что-то ему сказал. Он ничего не ответил, потому что не понял ни слова и даже не смог разглядеть лицо говорившего.

Он вошел в туалет, подошел к кабинке и протянул руку, чтобы открыть дверцу. Но войти в кабинку он не успел.

Его вырвало прямо на пол, на белоснежный кафель.

За его спиной приоткрылась дверь. Кто-то, чьего лица он опять не мог различить, смотрел на него.

– С вами все в порядке?

Рядом с первой головой в приоткрытых дверях появилась еще одна голова, и опять он не смог различить лицо.

– Да он пьяный!

– Нет, непохоже. Лицо все желтое.

– Надо вызвать «Скорую».

– Я уже сказал Тане, она позвонила.

– Давайте отведем его в кабинет.

– Железняк в офисе, может его увидеть.

Никто не двинулся с места. Для того, чтобы подойти к Журавлеву, нужно было пересечь заблеванный туалет.

Журавлев стоял, пошатываясь, посреди туалета и пытался дотянуться до стены, чтобы опереться на нее. У него это никак не получалось – он стоял чуть дальше, чем было нужно. Ему не хватало каких-нибудь трех-четырех сантиметров. Наконец он поднял мутные глаза, посмотрел на стену и сделал шаг. Его нога вступила прямо в центр рвотных масс, покрывавший пол, поехала в сторону, он поскользнулся и с грохотом рухнул на пол. Сотрудники банка, стоявшие в дверях, зажмурились, услышав громкий треск в момент, когда голова Журавлева соединилась с полом.

Приехавшая через четыре минуты «Скорая» констатировала смерть 42-летнего Журавлева от черепно-мозговой травмы, не совместимой с жизнью.

Позже вскрытие показало, что у Журавлева был острый аппендицит.

Его можно было спасти, если бы кто-то из сотрудников помог ему покинуть туалет и избежать падения на кафель.

Кто-то из банковских остряков тут же пустил шутку, что Журавлев стал вторым человеком после Скрябина, который умер от отвращения. Впрочем, шутка не прижилась, и вовсе не потому, что никто из сотрудников не знал, кто такой Скрябин. Легко смеяться над чужой виной. Чтобы смеяться над своей виной, нужно обладать подлинным величием души.

Или запредельным цинизмом.

«– Идет по улице. Остановился у киоска. Купил газету. Черт, отсюда не видно, кажется, «Комсомолку». Хотя я не уверен…

– Заткнись, Жила. Не засоряй эфир.

– Понял. Больше не буду. Стоит у киоска. Закурил. Оглянулся на нас. Серега, ты видел, он, кажется, нас засек. Что нам делать?

– Не дергайтесь. Старик сейчас подъедет. Он точно вас срисовал?

– Не знаю. Теперь смотрит на дорогу. По-моему, он хочет поймать тачку. Ага, поднимает руку.

– Не дайте ему уйти. Вы за ним и так полдня бегаете.