Володя осмотрелся. Слева в мутную воду врезалась бетонная стрела волнореза, уходящая довольно далеко. Бывший пляж начинался прямо у бетонки: неширокий, всего метров тридцать песка. Посреди пляжа через равные промежутки торчали какие-то обломанные металлические палки. Бывшие пляжные зонтики, догадался Володя. Вернее, скелеты пляжных зонтиков…

Вертолёт снова загудел, вздымая тучи пыли, поднялся в воздух, взмыл в небо и исчез за Барьером, который отсюда выглядел совсем иначе и был почти не заметен: так, лёгкое мерцание, словно горячий воздух над летним асфальтом. Сталкеры остались одни — пока тот же самый вертолёт, получив вызов от командира, не заберёт группу.

— Коля, давайте налево, обойдёте «Песочницу» и в яхт-клуб, а мы — этим азимутом, — подполковник Гончаренко махнул рукой вправо.

Володя посмотрел, куда указывал Гончаренко — небольшая бетонная площадка, жалкие обрывки каким-то чудом сохранившейся сетки-рабицы, а за всем этим — кривой деревянный каркас, обтянутый полуистлевшим зелёным брезентом. Это, видимо, и был пляжный пивняк, где когда-то освежались пенным напитком отдыхающие. Половина группы согласно оговоренной тактике двинулась туда, вторая во главе с капитаном Якубовичем направилась к сваленным неподалеку как попало огромным бетонным блокам.

Не получивший никаких указаний Володя поправил тяжёлую «репку» и стал осматриваться на месте.

Деловитая суета высадки не давала ему отвлекаться на пустяки. Но сейчас он остро ощутил, что находится на враждебной территории, где каждый шаг может быть предельно опасным, где ужасная смерть может скрываться за любым камнем и любым кустом. Вон он, Барьер: человеческая территория осталась с той стороны, а здесь — владения кошмарных технотварей.

Когда-то здесь был город. Вернее, городок. Академгородок — часть огромного мегаполиса под названием Новосибирск, разросшегося до неприличных размеров в связи с Олимпиадой 2048 года, а параллельно превратившегося в крупнейший научный центр мирового значения. Экологичные строительные материалы, новейшие технологии, суперметро со скоростными поездами… И всё это превратилось в пепел, грязь и руины в один день — 13 сентября 2051 года. День, в который произошёл Третий взрыв, или просто Катастрофа, как называли это событие в народе. До него, как не трудно догадаться по названию, было ещё два, сопоставимых по масштабам. Сначала катастрофа на ЧАЭС в 1986 году, когда на самом деле рванула вовсе не сама станция, а разрабатывавшаяся в лаборатории неподалеку секретная установка, которая якобы обеспечивала гиперпереходы в пространстве. Второй взрыв — снова на Чернобыльской атомной электростанции, уже законсервированной — произошёл в 2012 году и привёл к появлению знаменитой аномальной Зоны в границах уже существовавшей радиоактивной чернобыльской зоны отчуждения. А третий… Собственно, это был даже не взрыв, а целая серия взрывов — в пяти разных точках Евразии, в одночасье ставших смертельно опасными Зонами наподобие чернобыльской, изолированными от остального мира и соединенными гипертоннелями.

Институт имени Курчатова в Москве. Недостроенная ещё с советских времён атомная электростанция на полуострове Казантип в Крыму. Атомная станция в Сосновом Бору. Территория отчуждения вокруг бывшей Чернобыльской АЭС.

И Новосибирский Академгородок.

Пятизонье, одним словом. Обширные пространства, на которых ныне правили бал наноорганизмы, биомеханизмы и энергомонстры — «мутировавшие», обретшие разум, зажившие своей жизнью машины, переделанные для неизвестных и непостижимых человеческим разумом целей в агрессивных металлических хищников роями нанороботов, вырвавшихся в результате третьей катастрофы из неведомых пространств — то ли из другой реальности, то ли из будущего, то ли из очередной военной лаборатории… Здесь, в Академзоне, наноорганизмы были особенно активны, потому что ко времени Катастрофы Новосибирск стал мировой столицей нанотехнологий. Как выяснилось, себе же на беду…

И всё же Рождественский никак не мог убедить себя, что находится в преддверии ада. Пляж, расстилавшийся у его ног, выглядел слишком обыкновенно. Грязный, серый, неживой — но таким он вполне мог быть, к примеру, поздней осенью, когда купаться приходит лишь редкий морж. Впрочем, грязный — не совсем верное определение. Пляж только выглядел грязным, песок был словно перемешан с пеплом, а вот бытового мусора Володя почти не видел. Только уже упомянутый каркас пивняка да обломки чего-то вроде пластиковых кресел.

А вот вся прибрежная полоса была завалена топляком, который сбился в плотную массу. Кое-где корявые полусгнившие стволы торчали, словно клыки или когти мёртвого звероящера. На них с тихим шелестом накатывала серая вода Обского водохранилища. Володя углядел среди топляка остатки рыбьих скелетов, покрытых кусками разбухшей побелевшей плоти, и брезгливо поморщился — запах на берегу наверняка стоит преотвратный.

Он отвернулся от воды и стал смотреть в обратную сторону. Там, где заканчивалась полоса песка, виднелись остатки обгорелой деревянной постройки, которую Гончаренко назвал «Песочницей». Рядом с «Песочницей» торчали какие-то странные кусты, чем-то напоминавшие неимоверно разросшуюся мать-и-мачеху, у которой с одной стороны листочки тёмные, а с другой — светлые. Володя пригляделся и чертыхнулся про себя — какая ещё мать-и-мачеха! Это же те самые пресловутые металлокусты, которые называют «автонами»! Металл отсвечивает, вот что…

Володя был в курсе, что с любым металлом и пластиком, попадающим в Академзону, здешние наноорганизмы расправляются быстро и со знанием дела. И, как он ещё припомнил, на таких вот кустиках иногда произрастает весьма зловредная нанодрянь. Вспомнив про жуткие наники, военврач вздрогнул и взглянул на датчик — нет, поблизости вроде никакой мерзости нет. Грозный вид метателя, за которым горой возвышался уверенный в себе Константинов, тоже успокаивал. Однако что-то внутри лейтенанта медицинской службы не переставая дрожало мелкой дрожью. Так бывает в детстве, когда входишь в тёмную комнату, точно зная, что в ней никого нет и быть не может, но всё равно ждёшь, что тебя схватит что-то ужасное. И даже чувствуешь лёгкое разочарование, когда так ничего и не происходит…

В наушнике щёлкнуло, и раздался чей-то искаженный до неузнаваемости голос:

— Док, это Первый. Идите сюда.

«Первый» означало «подполковник Гончаренко», и Володя поспешил к брезентовым останкам пивняка. Военсталкеры стояли возле них полукругом, глядя на песок, на котором лежала человеческая нога.

— Осмотрите конечность, док, — приказал подполковник. — Что можете сказать?

Володя присел на корточки, непроизвольно качнувшись в сторону под тяжестью «репки с маком», и уставился на ногу. Нога была мужская — мускулистая, покрытая рыжеватыми волосами, с зеленоватой татуировкой в виде кельтского орнамента чуть выше щиколотки. Отрезанная, а не оторванная или отрубленная — причём такое впечатление, что резали чем-то вроде лазера, слегка поджарив срез. Потыкал пальцем — свежая.

Свои соображения Володя доложил Гончаренко. Подполковник хмыкнул.

— Обронили, что ли, шайтаны… — с заметным акцентом сказал смуглый лейтенант с глубоко посаженными злыми глазами.