– Шкив! – подумал Ахмед. – Послан самим Аллахом, чтобы помочь мне подняться на тот балкон!

Через несколько секунд Ахмед размотал тюрбан с головы татарина, повесил на нее дыню, забросил один конец за перила балкона, а когда ткань вернулась к нему в руки, ловко подсунул ее под колени спящего мужчины, а затем привязал к седлу ослика.

– Встань, ослик! – нежно кричал он. – Встань, маленький друг, и возвращайся в свой хлев – к богатой, зеленой еде! Встань!

И ослик, ничего не имея против, бойко побежал иноходью в том направлении; татарин, с дергающейся тканью на коленях, проснулся, увидел, что ослик рысью убегает от него, пошел за ним вперевалку, громко крича:

– Эй, ты! Подожди секунду, длинноухий!

И так, цепляясь за тюрбанную ткань, как за веревку, используя бегущего иноходью ослика и идущего вперевалку коробейника, как шкив, Ахмед поднялся к балкону легко и с удобствами; он, не теряя времени, ел, набивая рот большими глотками, не забывая о приправах.

Ахмед пробыл там недолго, и вскоре какое-то волнение заставило его посмотреть вниз. За углом он увидел индийского колдуна, окруженного толпой мужчин, женщин и детей; колдун величественно шагал по улице. Мужчина был чрезвычайно высоким, истощенным, бородатым и голым, за исключением алой набедренной повязки. Рядом с ним бежал вприпрыжку мальчик, а двое других слуг шли следом; один нес плетеную корзину и связку мечей, а второй – свернутую в кольцо веревку.

Дойдя как раз до балкона, индус остановился и обратился к толпе.

– Мусульмане, – сказал он, – позвольте мне представиться. Я, – объявил он без всякой робости, – Викрамавата Свами, йог, величайший чудотворец Индостана. Нет никого в Семи Известных Мирах, кто бы приблизился ко мне в мастерстве белой или черной магии! Я – широкое море самых чудесных качеств! Я – как меня уверяли честные и незаинтересованные люди в Китае, Татарии и землях мордатых монголов – сокровище из чистого золота, горсть рубинов, изысканный стимул для человеческого мозга, отец и мать потаенной мудрости! – Он дал знак своим помощникам, которые положили корзину, мечи и веревку на землю, и продолжил: – Если вам нравится мое колдовство, да будут ваши руки щедрыми! Так как (бесстыдно противореча предыдущему заявлению) я просто бедный и скромный человек, с семью женами, у которого семь раз по семнадцать детей, и все требуют еды!

Он нагнулся и открыл корзину.

– Эй! – закричал он на мальчика, который вслед за этим запрыгнул в корзину, где свернулся, как котенок.

Индус закрыл ее, поднял мечи и засунул их со всей силы во все стенки корзины, пока толпа смотрела на это, чрезвычайно заинтересованная.

Ахмед на балконе тоже смотрел. Он был доволен и всем миром, и собой больше, чем когда-либо. Что ж, у него были деньги, несколько драгоценностей, изобилие еды – тут он взял еще одну горсть, – а теперь представление: все бесплатно, только проси и бери!

– Hayah, – сказал он сам себе, сидя на балконных перилах и жуя с наслаждением. – Жизнь прекрасна, а тот, кто работает и старается, – дурак!

Глава II

На улице индус продолжал колдовать. Он положил сухое семечко манго на землю так, чтобы все видели. Трижды он провел над ним руками, бормоча мистические индийские слова:

Bhut, pret, pisach, dana,

Chee mantar, sab nikal jana,

Mane, mane, Shivka khahna…

И семечко манго взорвалось, оно росло, оно выстрелило в воздух, расцвело, дало плоды. Он снова взмахнул рукой, и – смотрите! – манго исчезло.

Колдун попросил мальчика подойти. Он прошептал тайное слово, и внезапно сверкающий хайберский меч оказался в его правой руке. Волшебник поднял меч высоко над головой. Он ударил изо всей силы. И голова мальчика покатилась по земле; брызнула кровь; зрители были ошеломлены, они переводили дух, как маленькие дети в темноте. Затем индус снова взмахнул рукой, и появился мальчик, голова сидела на его шее, улыбка играла на губах.

Так фокус следовал за фокусом, толпа аплодировала, содрогалась, смеялась, болтала, удивлялась, пока в конце концов индус не провозгласил величайший из своих фокусов – фокус с магической веревкой.

– Веревка, – объяснил он, разматывая ее и раскручивая в воздухе с резким звуком, – сплетена из волос краснолицей ведьмы, принадлежащей к сомнительной секте! Во всем мире больше нет такой веревки! Посмотрите, о мусульмане!

Свист! – он подбросил веревку в воздух, прямо вверх, и она осталась прямой, без поддержки, вертикальная, гибкая, как тонкое дерево; ее верхний конец остановился у балконных перил и замер прямо перед Ахмедом, который едва сдерживался: руки у него чесались. Почему бы, думал он, не позаимствовать эту волшебную веревку? Какая помощь для Багдадского Вора!

Индус хлопнул в ладоши.

– Hayah! Ho! Jao! – выкрикнул он.

И внезапно мальчик исчез, испарился в воздухе, пока зрители смотрели в изумлении с открытыми ртами.

– Hayah! Ho! Jao! – повторил волшебник; дрожащий крик благоговейного восторга послышался в толпе, когда люди увидели, высоко на веревке, появившегося из ниоткуда, исчезнувшего на время мальчика, карабкающегося, как обезьянка.

В следующий миг он соскользнул вниз и ходил в толпе, прося бакшиш, которым был щедро одарен; и даже Ахмед был готов подчиниться импульсу и уже нащупал в мешковатых штанах монетку, когда хриплый, гортанный крик ярости заставил его быстро обернуться. Там стояла, словно тучная богиня гнева цвета сливы, нубийская повариха, которая вышла из внутренней части дворца. Она увидела чаши с едой; увидела, что нечестивые руки побаловались с их содержимым; увидела чавкающего, жующего Ахмеда и, сложив два и два, пошла на него, размахивая тяжелым железным ковшом, как боевым топором сарацин.

Ахмед думал и действовал быстро. Он оттолкнулся от балконных перил, прыгнул прямо на волшебную веревку, схватился за нее; и так он качался в воздухе, повариха выкрикивала проклятия сверху вниз, индус вторил им снизу.

И надо упомянуть – в пользу Ахмеда или к его стыду, как вы предпочитаете, – что он отвечал им обоим, беспристрастно, бранно, с энтузиазмом: оскорбление за оскорбление и проклятие за проклятие.

– Вернись сюда, о сын безносой матери, и заплати за то, что ты украл! – кричала повариха.

– Спускайся, о верблюжье отродье, и будешь жестоко избит! – кричал волшебник.

– Я ничего не буду делать! – смеялся Багдадский Вор. – Здесь хороший воздух, приятно и отлично! Я здесь, и здесь я останусь!

Но он не остался. В конце концов индус потерял терпение. Он сделал еще один магический пасс, прошептал еще одно секретное слово, и веревка подалась, согнулась, покачнулась из стороны в сторону и упала,