Мама и папа, завожусь я. Мама и папа. Разве им здесь жить? Почему я должен обустраивать свой дом под них?

— Ну, символическая спинка там есть, они ведь будут сидеть, а не спать, надо надеяться? Потом, они могут сесть с того конца, где подлокотник. Тогда можно опираться на руку.

— А что, — говорит Катрине, — занятно.

— Во всяком случае, это нестандартное решение.

— Только очень уж подчёркивает, что нас двое, — говорит она так, словно ей не терпится изменить эту цифру. Это, я надеюсь, моя мнительность, а ей просто хочется иметь гостеприимный, открытый дом. — Вопрос можно? — Она расплывается в самодовольной улыбке, как если б уличила меня в нелогичности и недальновидности. Иногда её поведение раздражает необыкновенно.

—Да?

— Ты же не хочешь всунуть между ними телевизор?

— Конечно хочу! Это основная идея. Телевизор — валяние — вкусненькое — эпикурейство. Будь у римлян телевизор, они б только так его и смотрели.

У Гари Ларсона есть неплохой рисунок, фактически один из его лучших, там вся семья, мама-папа, дети, кошки и собаки сидят уставившись в стену. А называется это всё «The days before television».

— Всё это посреди комнаты?

— Нет, в углу. Так, чтобы человек мог выбрать, хочет он смотреть на экран или в камин.

Камин занимает дальнюю треть восточной стены и обращён в южную сторону. Изначально по этой же стене была дверь в большую спальню, но я заложил этот вход и пробил новый из прихожей. Неразумно, когда спальня сообщается с гостиной. Камин выбелен и украшен известковыми излишествами наподобие потолочных, его хорошо бы разобрать и заменить на более элегантное изделие, но я не стал пока его трогать. Это терпит до лета, когда в нём отпадёт нужда.

— Их придётся поставить валетом, так? — выкладывает она свою козырную карту. — Но тогда только один из нас сможет смотреть телевизор по-человечески.

— Всё учтено, — расплываюсь я в улыбке. — Во-первых, они наверняка выпускаются в зеркальном варианте. Их сочинил Вико Маджестретти, для «De Padova». В прошлом году они выставлялись в Милане на показах. Кушетка не может быть только лево- или правосторонней, это нонсенс. К тому же у них переставляется спинка.

— Ну, ты хват... — тянет она с оттенком восхищения.

— Хотя я собирался поставить их как раз валетом. Это гораздо более заманчивое скрещение линий.

Я не озвучиваю того обстоятельства (которого Катрине, кстати, могла бы и не оценить), что натолкнула меня на идею с кушетками пицца. Инь и ян. У меня сегодня китайский день. Инь-Ян, Её-Его. Две кушетки как прообраз близнецов в материнском лоне. Валетом. Хотя наши с Катриной отношения не опишешь как дао, они не укладываются в простые и банальные закономерности чередования мужского и женского, мягкого и жёсткого, активного и пассивного. Всё гораздо сложнее. Некоторым образом мы оба — андрогины, но сила каждого дополняет достоинства другого. Я люблю созерцание, ей нравится, когда на неё смотрят. Так же и в профессиональной жизни: я, мужчина, творю в сфере ян, вкладывая в это свою инь-душу, а Катрине — женщина, использующая своё начало ян для инь-бизнеса. Если взглянуть на вещи таким образом, то два обсуждаемых шезлонга приобретают куда большее значение, нежели посадочное место для просмотра телепередач.

— Подлокотники низкие, — продолжаю я, — экран не загораживают.

Она открывает рот для возражений, но передумывает. И я вижу, что одержал маленькую победу.

— А мы сможем взять их домой посмотреть, как это выглядит? — спрашивает она наконец.

— Безусловно. Я у них не самый последний покупатель.

— Кстати, Вико Маджестретти проектировал кровать для Папы Римского. Так что сидеть на них удобно наверняка, — добавляю я после паузы.

Пицца пересушена, по крайней мере мой полукруг, так что Катрине она тоже не прельщает. Мы принимаемся разбирать коробки с теми вещами, которые уже можно расставлять. Я обойным ножом вспарываю скотч на первой коробке, это выглядит почти как священнодействие.

Есть что-то пьянящее в этом моменте, когда ты распаковываешь несколько первых своих вещей (не кухонных железок, понятно) и медленно, вдумчиво принимаешься искать для них место на подоконниках и в шкафах новой, только что отремонтированной большой квартиры. Тут уместно сказать, что обнова не в разы больше старой. Сейчас у нас сто шестьдесят метров брутто, а было сто сорок. Не то чтобы нам скоропостижно, как если б Катрине, например, ждала ребёнка, позарез потребовалось двадцать квадратных метров. Катрине не беременна, и мы договорились с этим не спешить. Но помимо численного прироста, бывают и другие причины сменить жилище. Во-первых, наша новая квартира привлекательнее, она существенно лучше расположена, чем та на Нильс-Юльсгатен. Во-вторых, прежняя квартира стала нам надоедать. Мы исчерпали её потенциал.

Ни я, ни Катрине не забыли того мгновения, когда с час назад внизу у машины нас повело на случку. Как я легонько шлёпнул её, а она ответила демонстративно неприличным, как труженица панели, движением языка. И я вижу по ней, что мысль запала ей в душу. Катрине ходит по квартире и радостно ждёт. Уж не помню, когда мы в последний раз занимались этим на полу. Но выбора нет. Зато нам ничто не помешает. Акт заявлен и состоится, но так здорово чуть отсрочить его, чтобы насладиться ещё и предвкушением.

Раздаётся громкое «вау»: это Катрине притащила склянки в ванную и включила там свет. Она и в самом деле не видела её в готовом виде. Две предыдущие недели, пока Катрине была на Филиппинах, я вкалывал тут все вечера. Для женщины ванная комната — святая святых. Это мой подарок Катрине на новоселье.

Я иду на её вопль и замираю в дверях ванной, под мышкой у меня стопка книг по искусству, на лице широкая улыбка. Ей видно меня в зеркало. Книжки обёрнуты в матово-белые полупрозрачные обложки, это дело моих рук. Как хотите, но не книжным графикам диктовать мне, какого цвета и вида корешки будут стоять на книжных полках в моём доме. Но, вижу я, некоторые обложки замахрились, надо будет их поменять.

— Какая красотища! — выдыхает Катрине и выписывает потешный, но не лишённый элегантности пируэт на блестящем полу. — Сигбьёрн, я тебя обожаю!

— И ты не будешь оплакивать ванну?

— Может, когда-нибудь, но не сейчас.

Пo моему разумению, прямоходящим homo sapiens естественно мыться стоя. Да и Катрине не страдает манией мариноваться в собственной размоченной коросте по два раза на неделю. К тому же ванну надо было выкорчевать хотя бы для того, чтобы добавить помещению воздуха. На её месте, там, где ванная комната выдаётся в северо-западном направлении, я сочинил душевой альков. От занавесок и кабинки я отказался: зачем? На полу ванной не должно быть ничего, что боится воды. Не говоря уже об уродстве душевых кабин.

В своей простоте комната эта — подлинный шедевр. От двери видно только четыре квадрата и изогнутый мастер-кран. Всё из натурального камня, за исключением унитаза, зеркала и смесителей. Стены и пол выложены крупными плитами зелёного сланца, а мойка утоплена в гранитный прямоугольник толщиной двадцать пять сантиметров, тёмно-серого тона с прожилками красного. Сток скрыт за бутафорской стеной из водостойкого и водоотталкивающего пористого бетона, в которую вмуровано и зеркало и которая раструбом открывается к скрытому за углом душевому алькову и обзаводится полочками, которые кажутся выбитыми в стене. Так у душа появляется небольшая дополнительная площадь для шампуней, гелей и прочего. На противоположной стене, за унитазом, ещё две простейшие металлические структуры — штанги для полотенец. Держателя для бумаги нет, просто ниша. Я чуть опустил потолок, выкрасил его в серый цвет и уставил галогенками, немного избито, но практично. Пол имеет наклон в сторону стока в душе. Это и раньше так было, я лишь довёл до ума. Аскетизм этой комнаты сродни религиозному.