— Повелеваю, — ничуть не колеблясь произнес тот и, содрогнувшись от охватившего его омерзения, тут же твердо добавил: — И не токмо из палат, али из Кремля, но и из Москвы их тоже удалить надобно.

— Вот и славно, — умилился протопоп. — А я уж мигом расстараюсь.

А перемены между тем все множились и множились, собираясь в единый плотный комок, который уже в лето 7058-е[14] обрел свое название: «Судебник».

Льстецы за глаза, а иные и в глаза, называли его второй «Русской правдой», что иные летописцы занесли в свои Хронографы[15].

Самого же Иоанна величали вторым Ярославом и предрекали ему прозвище Мудрый. Дальше же всех пошел Алексей Данилович Басманов, заявив, что негоже повторяться, а надобно отдать иное прозвище Ярославу, владеющему им по праву, а Иоанна надлежит именовать Мудрейшим либо Просветленным.

Знал, с кем рассуждать Басманов, чтоб слова эти донеслись до царских ушей. Знал, но все равно промахнулся. Донеслись-то они по назначению, а вот откликнулись не тем, чем ему бы хотелось, скорее напротив. Иоанн не пожелал даже узнать — кто это так восхищается его умом, просто заметил, что удумано сие прозвище либо льстецом, либо глупцом, но и то и другое для думного боярина неприемлемо.

— Я же с иными добрыми советчиками ищу не блеска, но пользы для Руси, не суетной славы, но справедливости, жажду не восхвалений, но благоустройства земли, — сказал он на очередном заседании Думы. — Посему говорю[16] всю излишней считаю. Дело сделано, и славно. Не о нем надобно мыслить, но к иному переходить не мешкая. Уж больно их много у нас скопилось за мое малолетство.

— Однако же как высоко мысль твоя воспарила, государь, — восторженно заметил боярин Захарьин. — Оно и впрямь достойно Ярослава.

— Недостойно, — раздраженно отрезал царь. — Он первым был, потому его труд с нашим нынешним несоизмерим. Мы же издревлюю его основу не отбрасывали, но, жаждая лучшего, лишь внесли изменения. Потому и ровнять негоже. Посмотрели вкруг себя, вот и поменяли кое-что. И… довольно об этом.

Не ограничившись мирскими делами он в то же лето вновь нарядил посыльных. Сызнова метнулись из распахнутых ворот столицы гонцы. На этот раз они направлялись к отцам церкви, призывая их по государеву и митрополичьему повелению в Москву — пришла пора держать слово, которое он некогда дал Настене и отчасти Серпню.

«Не платить же мне резу за весь народ — казны не хватит. Да и жирно будет толстопузым с царя мзду брать, — рассуждал он. — Нет уж, мы по иному поступим — так, как мой дед с отцом начинали, да не докончили. Ну ничего, теперь доделаем… Главное, не мешать, чтоб все надежно было…»

Да разве только это висело на плечах. Хватало и иных забот, причем, как всегда, в первую очередь тревожила Казань. На западе было полегче. Вялые словесные перепалки не грозили обернуться войной — ее не хотели ни ляхи, ни Русь. А вот на востоке…

Стояние на реке Угре, после которого Русь окончательно покончила с владычеством татар, произошло, как известно, в 1480 году, но не следует считать, будто в тот год славяне, пусть и бескровно, но одолели Золотую Орду, — она издохла сама по себе еще задолго до этого.

Спустя всего десяток лет после Куликовской битвы от нее окончательно отделились ногаи. Называвшие себя мангытами, а вновь образовавшийся улус Мангытским юртом они пошли даже на то, что их первый правитель был не чингизид, а потому именовался не ханом, а бием.

Зато первый, кто носил этот титул — Едиге из Кок-Орды, — оказался весьма умен и точно выбрал, к кому присоединиться во время вражды Тохтамыша и среднеазиатского Тимура. Железный хромец, в очередной раз одолев извечного врага, в благодарность поддержал своего союзника в его стремлении к самостоятельности, ствол некогда могучего дерева лопнул, обнажив гниль сердцевины, и произошел первый раскол на Западную и Восточную орду[17].

А где-то в середине XV века это дробление продолжилось, потому что западная ветвь оказалась хилой и нежизнеспособной. Вот тогда-то от так называемой Большой орды отпочковались вначале Крымское ханство, правителем которого в 1428 году провозгласил себя Хаджи-Гирей, затем Казанское ханство, где на трон в 1437 году уселся Улу-Муххамад, который до того пять раз садился в Сарае и пять раз его сгоняли с престола, после чего его наконец осенило, что лучше бы попытать счастья в другом месте. Еще спустя пару десятков лет образовалось Астраханское ханство. В нем на престол грузно опустился немолодой Махмуд.

Так что стояние на реке Угре было у Московской Руси с ханом не Золотой Орды, но лишь ее жалким обломком, который с гордостью именовал себя Большой ордой. Кстати, Ахмату, который так и не решился напасть на русские полки, этого «великого стояния» не простили. Степь может снисходительно отнестись к проигравшему битву, особенно если он по своим личностным качествам нравится людям и умеет увлекать их за собой. Трусости степь не прощает никогда. Спустя всего несколько месяцев Ахмата убили, хотя и оказали последнюю милость, задавив его подушкой, то есть умертвив без пролития крови, как и подобает убивать чингизида.

Сын его, Шейх-Ахмат, вроде бы поступил мудро, набрав себе в соправители братьев и просто влиятельных ханов, почему и продержался почти двадцать лет, но все равно это была агония, и в 1502 году Большой орды не стало вовсе. Крымский хан Менгли-Гирей, окончательно одолев Нур-Даулата и усевшись в третий раз на шелковых подушках в Бахчисарае, небрежно пнул ногой по гнилушке, которую к тому времени представляла эта Орда, и развалил ее.

Любопытно, что все новоявленные правители вели свое начало от все того же предка — одного из самых младших сыновей Джучи Тукай-Тимура. Бату в свое время выделил брату улус, в который вошли полуостров Магышлак, что на Каспие, вся Прикаспийская низменность вместе с Хаджи Тарханом, ставшей Астраханью, и земли асов на Северном Кавказе. Сам Тукай-Тимур так и остался ничем не примечательной личностью, но зато его потомство оказалось не только многочисленным, но и воинственным.

Впрочем, родство ничуть не мешало им люто ненавидеть друг друга и стремиться к единовластию. Брату ничего не стоило прирезать брата, а сыну удавить отца, что и произошло с самим Улу-Муххамадом, которого убил Махмутек, после чего родные братья последнего — Касим и Якуб — бежали от любвеобильного родственника вначале в «черкасскую землю», а затем в Москву.