В остальном у юной египетской царицы было мало общего с «пресыщенным любовью мужем, давно перешагнувшим свой зенит» (Цезарю сравнялось пятьдесят пять). О его любовных победах ходило не меньше легенд, чем об успехах на поле брани. В народе этого статного человека с мужественными чертами, выступающими скулами и пронзительными черными глазами звали «мужем всякой женщины и женой всякого мужчины». Если это высказывание и было преувеличением, то лишь во второй части. Клеопатра три года была замужем за родным братом, «сущим младенцем», — тринадцатилетний подросток не считался зрелым даже по тогдашним местным понятиям, — мечтавшим сжить ее со свету. Это потом историки назовут ее «порочной дщерью Птолемея», «бесстыдной сиреной», «крашеной шлюхой», чей блуд «обошелся Риму слишком дорого». Между тем у «царицы блудниц», представшей перед Цезарем в октябре сорок восьмого года, вовсе не было чувственного опыта.

Клеопатра явилась в спальню римлянина не для того, чтобы его соблазнить: она боролась за свою жизнь. Как наглядно показал пример советников ее брата, призом в этой игре было расположение Цезаря. Царице предстояло убедить римлянина, что она всегда была на его стороне, а не на стороне благодетеля своего семейства, чей обезглавленный труп закопали в прибрежной полосе. У Цезаря не было никаких оснований верить египтянке. С его точки зрения, поддержать стоило молодого правителя, располагавшего армией и поддержкой александрийцев. С другой стороны, на совести Птолемея была смерть Помпея; Цезарь мог предположить, что соотечественники скорее простят ему покровительство лишенной трона царице, чем союз с убийцей римлянина. Он давно уже понял, что «люди враждуют с большим рвением, чем дружат». Так что расположение полководца к Клеопатре объяснялось — по крайней мере сначала — не ее неземной красотой, а неприязнью, которую Цезарь питал к Птолемею, и вполне оправданным недоверием к шайке регентов. Царице просто повезло. Как заметил историк, другой на месте Цезаря мог бы взять ее жизнь за жизнь Птолемея. Отрубить ей голову, и дело с концом.

Однако римский военачальник не был кровожадным злодеем. Он, не дрогнув, отправлял на смерть тысячи людей, но ему не раз случалось проявить милость к поверженному врагу. «Ничто не было дороже его сердцу, — утверждал один из генералов Цезаря, — чем милость к побежденному». Особенно если побежденный был отважен, благороден и красноречив. Цезарь хорошо понимал, что значит быть отверженным: в юности он и сам был в бегах. Ему случалось совершать роковые ошибки. Вышло так, что совершенно естественное решение защитить Клеопатру определило дальнейшую судьбу полководца. Когда они встретились, Клеопатра боролась за жизнь; вскоре им пришлось бороться уже вдвоем. Всего через несколько месяцев Цезарю предстояло столкнуться с по-настоящему достойным противником, узнать все прелести тотальной войны и оказаться осажденным в чужом городе войском, вдвое превосходящим его собственные силы. В том, что произошло потом, была доля вины Птолемея и жителей Александрии: шесть месяцев выматывающей осады сблизили молодую царицу и стареющего воина, а в начале ноября Клеопатра поняла, что беременна.

Кто-то сказал, что в основе любого крупного состояния лежит преступление; Птолемеи были сказочно богаты. Они не были потомками фараонов, страну которых унаследовали. Птолемеи происходили из пустынной, неласковой Македонии (суровая жизнь — суровые люди, как верно заметил Геродот), давшей миру Александра Великого. Спустя несколько месяцев после смерти Александра Птолемей — самый решительный и предприимчивый из его военачальников, официальный дегустатор царских блюд, друг детства и по некоторым источникам дальний родственник — заявил о правах на египетский престол. Сын Птолемея, в полной мере обладавший семейной склонностью к эффектным жестам, выкрал тело Александра, когда его везли в Грецию. Где еще лежать величайшему из правителей, рассуждал Птолемей-младший, заступая путь похоронной процессии, как не в Египте, в основанной им Александрии? Золотой саркофаг Александра стал для города реликвией, талисманом, визитной карточкой, страховкой. (В детские годы Клеопатры саркофаг заменили на алебастровый или стеклянный. Казна была пуста, и двоюродный дед царицы продал оригинал, чтобы собрать войско. Эта подмена стоила ему жизни.)

Легитимность династии Птолемеев долго обеспечивало родство с самым знаменитым царем древнего мира, походить на которого стремились все без исключения, мантию которого примерял Помпей и которому отчаянно завидовал Цезарь. Культ Александра был поистине универсальным. У него находились последователи не только в Египте, но и в Риме. Статуи Александра Македонского украшали многие египетские дома. Личность царя была столь притягательна, — а представления первого века об исторической правде столь гибки — что молва не замедлила объявить его сыном египетского чародея, а потом и вовсе родственником правящей династии. Птолемеи, как и все уважающие себя выскочки, обладали даром подчинять себе историю[5]. Не отказываясь от греческого наследия, основатели династии придумали себе новую родословную, древний аналог службы «Фамильный герб почтой». Однако Птолемеи и вправду происходили из македонской аристократии, что давало им право на главные роли в исторической драме. Ни один человек во всем Египте не считал Клеопатру египтянкой. Она продолжала линию жестоких, властолюбивых, мудрых, порой безумных македонских цариц, среди которых была и жившая в четвертом веке Олимпия, чьим главным вкладом в историю человечества стало рождение сына по имени Александр. Об остальных деяниях этой женщины лучше не вспоминать.

За пределами Египта Птолемеи ассоциировались в основном с Александром Македонским, но для того чтобы доказать свои права на престол, им было необходимо хотя бы мифическое родство с фараонами. В роду поощряли браки между братьями и сестрами, считавшиеся исконным египетским обычаем. У македонян было заведено скорее убивать близких родственников, чем жениться на них. В греческом языке не было слова «инцест». Птолемеи довели древнюю традицию до абсурда. Из двенадцати браков, заключенных в их семействе, десять были между братьями и сестрами. Оставшиеся двое были женаты на кузинах. Обыкновение брать в жены сестер имело вполне практический смысл: внутренние союзы минимизировали число претендентов на престол и значительно упрощали порядок наследования. Кроме того, отпадала необходимость искать достойную супругу в чужих землях. Семейная традиция, возведенная в ранг культа, придавала Птолемеям исключительный, почти божественный статус. То, что могло показаться не слишком уместным в человеческих отношениях, было вполне приемлемым для богов. И египетские, и греческие божества заключали браки с близкими родственниками. Кто посмел бы усомниться в правомерности союза Зевса и Геры?..

Своеобразная матримониальная практика не привела к физическому вырождению семьи, но окончательно запутала родословную. Если родители Клеопатры приходились друг другу родными братом и сестрой, — а скорее всего, так оно и было, — значит, у нее был всего один дед и одна бабка. Эта пара, помимо прочего, была дядей и племянницей. Если вы, как это сделала бабушка Клеопатры, выходите за своего дядю, родной отец становится вашим деверем. Инбридинг был призван упрочить семейные узы, но привел к парадоксальным результатам. Передача трона по наследству превратилась для Птолемеев в мучительную проблему, решить которую зачастую можно было лишь с помощью кинжала или яда. Внутренние браки укрепили власть династии, но привели к нескончаемой вражде многочисленных родичей, пышные титулы которых напоминали эпитафии (официально Клеопатра и ее брат, от которого ей пришлось бежать, именовались Theoi Neoi Philadelphoi, то есть «Новые Любящие Друг Друга Божественные Брат и Сестра»). Мало кому из Птолемеев удавалось обойтись без убийства ближнего, и Клеопатра VII не была исключением. В борьбе за трон сын Птолемея расправился с двумя братьями. Его жена — и одновременно сестра — умертвила двух младших детей. Правление этой царицы, первой, кого при жизни считали богиней, ознаменовало начало золотого века Птолемеев. Вот еще одно нежданное следствие внутренних браков: хорошо это или плохо, но они позволяли женщинам править. Прабабки Клеопатры, во всем равные своим мужьям-братьям, хорошо знали себе цену и бесстрашно требовали то, что принадлежало им по праву. Птолемеи не балуют историков разнообразием женских имен: все их царевны звались Арсиноями, Берениками или Клеопатрами, которых куда проще различать не по именам, а по сотворенным ими злодеяниям, хотя и здесь существовали незыблемые традиции: ни одна Клеопатра, Береника или Арсиноя не колебалась, прежде чем отравить мужа, убить сына или объявить вне закона собственную мать, и никогда не забывала поставить своей жертве величественный памятник.