— Я встречусь с тобой завтра, в безопасном месте, где мы сможем поговорить, — продолжил Хани, передавая ему визитную карточку с адресом в пригороде Берлина. — Пожалуйста, запомни адрес, а потом верни мне карточку.

Мустафа отвернулся, словно пытаясь найти выход из сетей, в которые он попался.

— А что, если я скажу «нет»? — спросил он дрожащим голосом.

— Твоя мать будет опечалена. Она гордится тобой. Ты — благословение Аллаха для старой женщины. Именно поэтому, я уверен, ты не откажешься.

Слова были очень мягкими в отличие от взгляда. Мустафа должен был понять, что у него нет выхода. Он повернулся обратно и смотрел на карточку секунд десять, а потом закрыл глаза.

— Верни мне карточку, если ты уже готов, — сказал Хани.

Молодой человек еще раз проглядел карточку и отдал ее.

— Хороший мальчик, — сказал Хани, ободряюще улыбаясь. — Значит, мы договорились. Мы встретимся завтра в четыре, на Гендельштрассе, сто четырнадцать. Ты постучишься в комнату пятьсот семь и спросишь, на месте ли Абдул-Азиз. В ответ я спрошу, не Мохсен ли ты, и ты ответишь «да». Я буду под именем «Абдул-Азиз», а ты будешь Мохсеном. Если не сможешь прийти по этому адресу завтра днем, приходи туда же послезавтра в десять утра. Ты понял?

Мустафа кивнул.

— Если ты попытаешься обмануть нас и сбежать, мы тебя выследим. Если ты попытаешься выйти на связь со своими друзьями, мы узнаем об этом. Мы день и ночь следим за тобой. Если ты сделаешь какую-нибудь глупость, ты причинишь вред себе и тем, кого любишь. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Молодой человек снова утвердительно кивнул.

— Повтори имена, время и адрес.

— Абдул-Азиз, Мохсен. Четыре часа дня завтра или, если не смогу прийти, десять утра послезавтра. Адрес — Гендельштрассе, сто четырнадцать, комната пятьсот семь.

Глава иорданской разведки взял Мустафу за руку и потянул к себе. Мустафа послушно поцеловал старшего в обе щеки.

— Храни тебя Аллах, — сказал Хани.

— Благодарение Аллаху, — ответил младший едва слышно.

Вечером, за столиком в опустевшем ресторане на Курфюрстендам, Феррис наконец задал Хани вопрос. Ему не хотелось говорить ни слова, просто наслаждаться последними нотами музыки, которые сыграл маэстро, когда остальной оркестр затих. Но он был обязан задать этот вопрос.

— Парень поможет нам разобраться с миланским делом?

Это единственное, что волновало бы штабных клерков ближневосточного отдела.

— Ну, надеюсь, что да. Если не с Миланом, то со следующим случаем или тем, что последует за ними. Это долгая война, ударов будет много. У нас в руках оказалась новая ниточка, и мы за нее потянем. Посмотрим, что из этого получится. Когда мы узнаем это, возможно, мы сможем разобраться со всеми делами, подобными миланскому. А ты так не думаешь?

Феррис кивнул. По сути, это не было ответом, по крайней мере не такого рода ответом, какой смогли бы понять болваны из ближневосточного отдела. Конечно, они спросят, зачем это Феррис отправился с иорданцами в Берлин, если ему не удалось узнать ничего определенного. И это будет вполне резонный вопрос.

— В самом деле, зачем вы взяли меня с собой? — поинтересовался Феррис. — Я был просто в роли багажа.

— Потому, Роджер, что ты мне нравишься. Ты смышленее тех людей, которых Эд Хофман обычно присылает в Амман. Я хочу, чтобы ты увидел, как мы работаем, и не делал тех ошибок, которые делают остальные. Я не хочу, чтобы ты был высокомерным. Это же обычная болезнь американцев, не так ли? Я не хочу, чтобы ты тоже умер от нее.

Хани взмахнул рукой, отгоняя сизый дым сигареты. Феррис посмотрел на него. Червь извивается. За месяц до взрыва в Милане был такой же, в Роттердаме. Теперь они начали регулярно применять в Европе заминированные автомобили. Конечно, такая тактика позволяет более легко ловить членов сети, но они становятся все изворотливее. Враг сменил боевой порядок. Его оперативное планирование перешло на новый уровень интенсивности. Чья-то новая рука. Феррис был уверен в том, что Хани тоже понимает это. Вот она, эта ниточка, именно из-за нее они сегодня прибыли в Берлин.

— Кого вы выслеживаете? — тихо спросил Феррис.

— Не могу сказать, дорогой, — ответил Хани, улыбаясь и выпуская клуб дыма.

Но Феррис подумал, что он сам это знает. Хани преследовал того же человека, что и он. Человека, чье присутствие Феррис впервые почувствовал несколько месяцев назад, на конспиративной квартире на севере от Балада, за пару дней до того, как ему изрешетило ногу осколками. Закрывая глаза, Феррис видел, как перед его мысленным взором мелькает чей-то образ — образ человека, посылающего людей с бомбами в столицы государств, тех, которые их граждане по-прежнему считают цивилизованной частью мира. Это не было фотографией человека или места, не было даже уверенности в том, что это реально существует. Только имя, которое украдкой, шепотом произнес его иракский агент в тот день. Сулейман. Агент чуть не поперхнулся этим словом, будто само оно, произнесенное вслух, может убить его. Это было личное имя террора.

Амман

Когда на следующий день Феррис вернулся в Амман, город показался ему беспокойным и тревожным. Но в эти дни нервная обстановка царила почти везде. Америка разворошила осиное гнездо в Ираке, и осы жужжали — на каждом базаре, в каждой мечети, по всему арабскому миру. Вскоре то же самое будет во всех торговых центрах на Западе. И это распространение терроризма из Ирака аналитики в Лэнгли назвали «умирающим от кровопотери». Когда Феррис летел из Берлина на самолете «Роял Иорданиан эрлайнз», он услышал разговор двух хорошо одетых арабов, летевших, как и он, первым классом и сидевших впереди него, о взрыве в Милане. Говорили со знанием дела. Заминированный автомобиль, да, как в Роттердаме, но побольше. Да, и еще баллоны с пропаном, чтобы усилить взрыв. Наверное, дело «Аль-Каеды», или нет, шиитов, маскирующихся под «Аль-Каеду», да нет, новая группа, еще ужаснее, чем все предыдущие. Они не были уверены ни в чем, кроме одного — во всем виновата Америка.

Даже стюардесса выглядела какой-то испуганной. На ней была обтягивающая задницу красная юбка, облегающий красный жакет и красная круглая шапочка, какой не увидишь ни на ком, кроме как на стюардессах. Было что-то очаровательное в этих «Роял Иорданиан эрлайнз», как и во всей Иордании. Они были словно посреди гигантского прыжка из прошлого в будущее. Но девушка не поддержала его идею поболтать, слегка отвернувшись с гримасой на лице, когда подавала ему еду. Ее лицо словно говорило: «Это ваша вина, американцы».

Феррис чувствовал на себе враждебные взгляды и на паспортном контроле в Аммане. Одновременно с ними прибыл рейс из Тель-Авива, и иорданцы мрачно смотрели на всех, похожих на американцев и израильтян. Евреи. Крестоносцы. Для арабов эти слова стали синонимами. Феррису не терпелось взяться за работу, сделать хоть что-нибудь, чтобы удержать этих сердитых людей, чтобы они не натворили чего-нибудь еще. Дело к вечеру, но в посольстве большинство людей еще работают. Ему нужно позвонить Хофману, просмотреть почту и подумать, что ответить людям, которые спросят, что он, Роджер Феррис, сделал для того, чтобы остановить террористов прежде, чем они объявятся где-нибудь в Пеории или Питаламе.