В любом случае ребенку Уинфилда Скотта и Сары Сюзен было дано имя, которое стало культовым и знаковым для сотен тысяч его почитателей, — Говард Филлипс Лавкрафт.

Или ГФЛ, как и принято его сокращать всеми фанатами по сей день.

Детские годы всегда оставались самой счастливой порой в жизни Лавкрафта. Позднее он с ожесточением писал: «Взрослость — это ад». И не случайно в его рассказах места, где прошло детство его героев, представали в виде блаженной, воистину обетованной страны: «Ибо знай, что твой золотой мраморный город чудес — это лишь сумма всего того, что ты видел и любил в юности… Новая Англия породила тебя и влила тебе в душу всю эту красоту, которой несть конца. Эта красота, отлитая, закаленная и отшлифованная годами воспоминаний и снов, и есть твой чудесный град на неуловимом закате; и чтобы найти этот мраморный парапет с дивными вазами и резным перилами, и чтобы спуститься наконец по бесконечным ступеням в город широких площадей и разноцветных фонтанов, тебе надо лишь вернуться к мыслям и видениям своего милого детства»[14].

В силу особенностей работы отца Лавкрафта семье будущего писателя приходилось много переезжать. Поэтому первые воспоминания Говарда связаны вовсе не с Провиденсом, а с городом Дадли, штат Массачусетс. Писатель утверждал, что начал осознавать окружающий мир и запоминать увиденное еще в 1892 г., до того, как ему исполнилось два года. Среди этих воспоминаний, записанных им позже, он особенно выделял сам образ дома, где жил с родителями, дощатые дорожки на улицах Дадли и мальчика постарше, давшего ему, почти младенцу, нажать на курок маленького ружья. (Мать Лавкрафта тем временем держала его на руках.)

Семья Лавкрафт достаточно много путешествовала и в дальнейшем. По воле работодателей Уинфилда Лавкрафта он, его жена и маленький сын были вынуждены посещать самые разные города Коннектикута, Массачусетса и Род-Айленда. Например, Луиза Имоджен Гуини из Оберндейла (штат Массачусетс) хорошо запомнила маленького Лавкрафта, поскольку его семья снимала в этом городке жилье. Сам Говард также отлично запомнил и Оберндейл, и мисс Гуини, у которой квартировали Лавкрафты. Особое впечатление на него произвела целая свора сенбернаров, живших в ее доме.

Среди воспоминаний этого времени Лавкрафт выделял картину железнодорожного моста над дорогой Бостон — Олбани. Он писал, что прекрасно помнит себя двухлетним ребенком, глазеющим на это сооружение и испытывающим чувство какого-то чуда, которое не может ни объяснить, ни постичь.

Лавкрафт был настоящим вундеркиндом с самого раннего возраста. В два года он уже познакомился с алфавитом, листал книжки с картинками и легко запоминал стихи, например «Сказки матушки Гусыни». Это собрание классических английских побасенок он знал наизусть и легко повторял из него любые отрывки на выбор. Своей декламацией он приводил в невероятный восторг мисс Гуини в тот период, когда Лавкрафты у нее квартировали.

Пока Говард рос, его родители продолжали переезжать. Они жили в районе Бостона, когда в 1893 г. на семью обрушилось тяжелое несчастье — Уинфилд Скотт Лавкрафт заболел. У него случилось психическое расстройство, хотя это корректное выражение ни в коей мере не отражает ужаса произошедшего. Отец Лавкрафта в прямом и самом неприглядном смысле слова сошел с ума.

Произошло это в ходе коммерческой поездки в Чикаго 21 апреля 1893 г. Уинфилд впал в буйство в гостинице, закричал, что на него напала горничная, и стал вопить, что какие-то люди наверху насилуют его жену. Лавкрафта с трудом смогли скрутить и успокоить большой дозой бромидов. Его отправили в больницу Батлера в Провиденсе, где он и провел оставшиеся до смерти годы. В качестве первичного диагноза врачи определили у него прогрессивный паралич, но впоследствии болезнь характеризовали как прогрессивный парез. Утверждают, что болезнь стала последствием недолеченного сифилиса. Однако эта версия выглядит недоказуемой. Одни специалисты по Г.Ф. Лавкрафту, вроде того же С.Т. Джоши, согласны с таким происхождением болезни его отца, другие, как, например, Л. Спрэг де Камп, автор другой обстоятельнейшей биографии писателя, в «сифилитическом следе» сомневаются. Сам Лавкрафт утверждал, что у его отца возник «полный паралич, вызванный перенапряжением мозга учебой и бизнесом»[15].

Как бы то ни было, умопомешательство Уинфилда Скотта было достаточно буйным, сопровождалось приступами тяжелого бреда и параноидальными фантазиями. Он постоянно заявлял, что его хотят ограбить и убить, а жену — изнасиловать. Уинфилда лечили успокоительными (преимущественно — морфинами), что вызвало периодические судороги. В 1895 г. Лавкрафту-старшему стало легче, припадки прекратились, однако он все больше и больше впадал в слабоумие. Уинфилд с трудом воспринимал окружающее и плохо понимал самые простые слова, когда к нему обращались. Летом 1898 г. его физическое состояние вдруг резко ухудшилось, поднялась температура, 18 июля начались резкие судороги, и на следующий день он скончался.

Уинфилд Скотт Лавкрафт был похоронен 21 июля 1898 г. на кладбище Суон-Пойнт в Провиденсе. Скорее всего, Говард присутствовал на похоронах отца.

Когда в 1919 г. Сару Сюзен Лавкрафт поместили в больницу, то лечащий врач отметил, что расстройство ее психики было явственно заметно в течение последних пятнадцати лет жизни. Подозревают, что отец Лавкрафта мог заразить свою жену сифилисом, но ни дальнейшая жизнь самой Сары Сюзен, ни судьба ее сына, проходившего целый ряд медицинских обследований, в том числе и при попытке поступить на военную службу, этого предположения ни подтверждают.

Лавкрафт помнил своего отца с двух с половиной лет и относился к нему всегда очень тепло. В своих воспоминаниях он отмечал, что у него была привычка залезать к Уинфилду на колени и восклицать: «Папа, ты выглядишь прямо как юноша!» Отца это страшно веселило.

Одним из немаловажных моментов, в котором проявилось влияние отца на будущего писателя, стала неприкрытая англофилия. Лавкрафт относился с огромной симпатией к Великобритании, считал, что революция и образование США были огромным бедствием для англосаксонского мира. Он писал в своей автобиографин: «Мои тетушки помнят, что уже в трехлетием возрасте я хотел красную униформу британского офицера и маршировал вокруг дома в неописуемом “мундире” ярко-малинового цвета, части ставшего мне маленьким костюма, и в живописном подобии килта, в моем воображении представлявшего двенадцатый Королевский шотландский полк… Все мои глубокие душевные привязанности относятся к нации и империи, а не к американской ветви — и, пожалуй, эта приверженность Старой Англии еще и усилится, поскольку Америка все более и более механизируется, стандартизируется и вульгаризируется, все более и более удаляясь от изначального англосаксонского направления, которое я представляю»[16].