Повозка остановилась возле страшного черного столба и двое стражников подхватив безжизненное тело, тяжело поволокли его по деревянным ступеням, шатко пристроенным поверх вязанок хвороста..

Это давалось им нелегко — мертвое тело было неподатливым и начальник караула уже начал покрикивать на солдат, опасаясь высочайшего гнева Толпа к тому же, забурлила сильнее, громче стал ее невнятный гул, всадники препятствующие людскому напору не могли удержать лошадей на месте, всхрапывая и испуганно кося глазами те медленно отступали на площадь, отчего пространство ее сужалось Казалось вот-вот произойдет неотвратимое — людской поток прорвет заграждение и бурля, смете все на своем пути — и стражников, и повозку, и то, что через несколько мгновений должно стать страшным костром святой инквизиции, и своих повелителей-всадников, гарцующих на ступенях собора, а быть может и сам собор, неестественно мрачный, в это прозрачное солнечное утро Но этого не случилось Толпа вдруг, словно повинуясь чьей-то неслышимой команде, смолкла и даже позволила всадникам снова оттеснить себя к прежним границам — двое стражников наконец справились со своим тяжким делом — растерзанное женское тело взметнулось над площадью, стражники торопливо обматывали его толстыми веревками намертво пригвождая к столбу..

То что было некогда мною, последней наследницей славной и могущественной династии, той, кому посвящали сонеты, чьи портреты писали лучшие художники империи, из-за которой прославленные рыцари бились в смертельных поединках, вознеслось теперь над крохотной площадью в маленьком приграничном городишке, изуродованное, одетое в жалкие лохмотья, сплошь покрытые кровавыми пятнами. Голова безжизненно упала на грудь и длинные спутанные волосы грязной пеленой закрыли лицо… Один из служителей великой инквизиции, очевидно, обличенный большею из всех властью, развернул тонкий бумажный свиток и монотонно, но достаточно громко, чтобы слышно было и затаившейся в ожидании страшного зрелища толпе, начал читать приговор Он был краток Судьи мои решили, похоже, не утруждать себя и, более того, тех, кто не без труда сдерживал сейчас на месте горячих ретивых скакунов своих перечислением бесконечных и страшных мои преступлений перед Богом и людьми, сказано было лишь, что уличенная в яром служении Сатане, я даже представ пред всевидящие очи святой инквизиции не раскаялась, а упорствовала во лжи.. и, ожидая смертного часа своего отказалась принять святое причастие, чем более еще подтвердила свою вину и справедливость выдвинутых обвинений Меня приговаривали к сожжению — ничего другого, кроме как предать огню, святая инквизиция и не могла бы сотворить со мной ныне..

Известны ли кому? — по прежнем монотонно, но громко обратился монах к толпе, — какие — либо деяния, слова или иные выражения мыслей преступницы, которые могли бы поставить под сомнение справедливость приговора? Если — да, то молчание его теперь — есть смертный грех перед богом и преступление перед законами великой инквизиции..

— Известны — безгласный вопль сотряс мою парящую в мягкой утренней прохладе душу, — известны Хорошо известны тому, кто сейчас тонкой рукой в светлой кожаной перчатке нервно ласкает гриву своего вороного коня, лицо его, как всегда, при большом стечении народа, величественно и бесстрастно, но душа его, так же как моя, не ведает сейчас покоя и трепещет заточенная в телесной оболочке, раздираемая противоречивыми страстями — мрачной радостью и неуемной тоской Никто не отозвался из толпы Она, по прежнему глухо шумела и волновалась, пугая лошадей.

Инквизитор почтительно приблизился к группе всадников и о чем-то спросил главного среди них-великого герцога, тот нетерпеливо кивнул головой и взметнул вверх руку.

— Палач, делай свое дело, да свершится воля Господня! — прогремело над площадью, — один из стражников, в накинутом на лицо красном капюшоне быстро вонзил в сухие ветки хвороста горящий факел, его примеру последовали другие — пламя огненным кольцом охватив основание пирамиды начало стремительно перемещаться вверх, к ее основанию, словно быстро поползла вверх гигантская змея, неукротимо приближаясь к вершине.

Время не остановилось и не шагнуло вспять — настал страшная минута моей — второй уже за последние несколько часов смерти — языки пламени как свора разъяренных псов набросились на обнаженные ступни безжизненного тела, их огненные клыки немедленно достали и истерзанный подол последнего на этой земле моего жалкого одеяния — пропитанная кровью ткань вспыхнула, огненным саваном охватывая измученное тело и вслед за ней пламя поглотило копну грязных и спутанных, но и сейчас пышных, как и некогда моих волос — оно пылало теперь особенно ярко в своей неумолимой всепоглощающей власти, и искры как вестники свершившегося с громким треском устремились ввысь, в бездонную синеву небес.

По сердцу пришлось ли доставленное ими известие тому, кто безраздельно властвовал в сияющей выси? Ответ на этот вопрос еще не открылся мне в те мгновенья, да и не он занимал сейчас мою несчастную душу, теперь уже окончательно утратившую свою земную оболочку.

Ярко пылающий посреди площади костер обращал сейчас в прах и пепел то, что некогда было моим телом, но не он мучительно и властно приковал к себе внимание души Я наблюдала за палачом своим, боясь пропустить хоть легкую тень, затуманившую его лицо, хоть невидимую морщинку, которая пролегла бы между бровей — мне не дано было проникнуть в мыли и чувства его, как постигала я без труда мысли и чувства любого простолюдина из толпы — и здесь судьба или тот кто подлинно вершил надо мной этот страшный суд не позволил мне приблизиться к тому, во имя чего и совершила я свой смертельный грех — только один, но не те сотни и тысячи страшных преступлений, в которых волей палача моего, обвинила меня святая инквизиция Только одни.

Но и то что увидела я, не смея прикоснуться к его душе и мыслям, потрясло меня и сковало каким-то неведомым ранее холодным ужасом:

— по лицу его текли слезы, ясные и чистые, как слезы младенца, он не скрывал их, словно забыв обо всем, а губы его беззвучно почти, произносили, как молитву, имя Он звал женщину Бесконечная смертельная тоска и дикая боль были в этом зове — и мне известна была тому причина — женщины, которую звал он, жены его — Изабеллы вот уже пять лет, как не было на этой земле Я была тому виною, я, некогда прославленная красавица, а ныне бестелесный призрак лишенный пристанища и страшного успокоения даже в адском пламени.

Светлые слезы неутолимой скорби струились по лицу палача моего и это зрелище было столь нестерпимо, что показалось, мне несчастной, боль телесная вновь вернулась ко мне, а с ней, быть может даровано и отдохновение смерти?

Так наивно вознадеялась я, и рванулась, ища погибели к ревущему пламени костра Но тщетно, взору моему открылись лишь обугленные останки моего тела, которые безобразно корчились, словно сплетясь с языками пламени в страшном дьявольском танце.

И тут в разочарованном гуле толпы — она ожидала от жертвы страшных воплей и проклятий, в реве пламени, в испуганном ржании лошадей, я услыхала тихий смех Вся боль и страдания, телесные и душевные, страх и ужас испытанные мною прежде, вплоть до самых последних нынешних минут — показались мне легкими укусами москитов и девичьими душевными волнениями перед этим тихим смехом.