Поверьте, я не люблю делать комплименты, особенно своим клиентам Да и комплимент врятли подсластит то, что я скажу ниже И тогда, страдания мужчины, могут быть сравнимы с легким неудобством, именно так Женская душа обнажена куда более опасно Для нее опасно Ей много больнее Я не могу знать этого, могу только понимать умом и… искренне сочувствовать вам.. и помогать Итак, оскорбление?… — быстро продолжили фразу! Не раздумывая!

Ну!.

— … Смывается кровью Смешно.

— Никогда не смейтесь, когда речь идет о крови, никогда В каком бы контексте не было бы упомянуто это слово, оно требует высочайшего к себе почтения Трепета И страха Кровь — это всегда жизнь и почти всегда смерть Итак, оскорбление смывается кровью Не вижу ничего смешного и даже необычного — формула отточена веками — брошенная перчатка требует дуэли., похищенный трон — откупается виселицей, отнятую невинность — возмещает удар кинжала, при чем не суть важно в кого он направлен, но это так — размышления на полях Месть и месть освященная кровью, единственно возможная реакция на серьезное оскорбление человека — не-раба Вам кажется, что я рассуждаю как средневековый сатрап? Или просто помешанный? Кажется, уверен А теперь быстро, честно, без пауз на размышление — разве вы не мечтали его убить?.

— Тысячу раз. Лежала бессонными ночами и шаг за шагом продумывала планы, до мельчайших деталей.

— Ну! И ведь становилось легче, вспомните?.

— Да, пожалуй, иногда под эти мысли удавалось заснуть.

— А от мыслей — к делам? Ну, не медлите, не подыскивайте слова, пытались где-то, с кем-то обсудить, начать издалека….

— Конечно, я же, Господи как стыдно, порчу на него ходила наводить, ночью на кладбище какие-то орехи в могилы закапывала, Боже милосердный…

Какие-то бабки, «черные колдуны», кого только не было…

— Не надо беспокоить Иисуса из Назарета, он здесь не при чем Значит порог этого запрета вы переступили, и вот что скажу я вам — ваш путь был единственно верным По поводу бабок и колдунов, конечно, стыдно, но я вас прощаю Вы двигались в единственно возможном для вас направлении, но, простите, петляли какими-то вонючими закоулками Что ж будем работать.

— Ваша методика…

— Да, моя методика, — он устало закрыл глаза и слегка откинулся на спинку кресла.

Три дня длится наша беседа, три дня час за часом распутывает он клубок моих страданий. Подолгу возясь с тугими узелками и бережно разминая тонкими смуглыми пальцами освобожденную нить прошлой жизни моей Три дня, час за часом, я смотрю на него, пытаясь разглядеть но каждый раз, отведя глаза лишь на мгновенье, возвращаю взгляд и вижу нового вроде человека, хоть ничто не меняется в нем внешне Он сухопар, смугл лицом, тонким большеносым и большеглазым, глаза его темны, но когда нечастый гость в эту пору — луч солнца попадает в них они отдают редким оттенком янтаря или темного лесного меда Он некрасив, хотя что есть мужская красота? Голос его глубок и негромок, даже приказывая в ходе беседы быстро сделать что-то или стремительно, не думая ответить на его вопрос, он не повысит тона, лишь слегка сгустятся нижние нотки в голосе Он, безусловно, профессионал и профессионал высочайшего класса, психолог или психиатр, а скорее всего и то и другое, он работает со мной жестко, порой беспощадно, он владеет моей душой и мыслями полностью и безраздельно, настолько, что я не могу найти в них даже просвета, не то чтобы для тоски и воспоминаний, но и для того, чтобы понять что же он такое для меня, как отношусь я к нему и куда он меня ведет.

— Моя методика, она конечно же существует Это сложнейшая психотехника, на уровне ноу-хау и я знаю многих, кто легко пожертвовал бы и половиной царства и конем в придачу… Штука это сложная и довольно опасная, вы, впрочем, к ней готовы вполне, но…

— Вы мне отказываете?.

— Нет. Напротив. Я хочу предложить вам нечто более серьезное и… действенное, да именно действенное Мне кажется вы заслужили это.

Чай остыл, да это, собственно, и не имело значения — чая он не хотел.

Не сказать — удобно — это было довольно проблематично на продавленном диване, пружины которого так и норовили впиться в самые уязвимые части тела — скорее привычно устроился он в своем диванно-телевизионном лежбище, так и не включив телевизор Настольная лампа, забавная, дедова еще, чудом сохранившаяся после множества его разменов, разделов и разводов — сейчас почти антикварная уже вещь в стиле арт-деко — с нарочито грубо чеканным абажуром, усыпанным крупными разноцветными стекляшками, имитирующим драгоценные стразы на старинной бронзе, — бросала четкий круг довольно яркого света обрамленный невнятными цветными бликами на изрядно потрепанные обои — в комнате стоял полумрак И это было славно, так не очень бросалась в глаза ее убогость и царившее в ней запустенье.

Странно как-то все это началось Вроде бы и не было никакой значимой отправной точки у этого мучительного, необъяснимого, да и заметного только ему одному процесса — собственного прижизненного обращения в прах. Именно так он определял то, что с ним происходило нынче Для все прочих, даже близко знавших его, он просто сильно сдал за последние годы — расхожее определение, но емкое весьма, много объясняющее, но большее оставляющее в тени недомолвки, а посему удобное. Оно и его устраивало в какой-то мере, раздражая правда плохо скрытой брезгливой жалостью, но доказывать обратное он никогда не пытался Знал просто сам для себя, что это не так.

А как? Укоризненно вроде качнулся круг от лампы на истертых обоях:

«Себе-то не лги, голубчик — все началось с той самой истории».

Историю ту он окрестил про себя « историей четвертой гравюры» Хотя и сегодня не был окончательно уверен, что вся эта история действительно происходила, а четвертая гравюра реально существовала в этом подлунном мире..

С Борисом Романовичем Мещерским они познакомились случайно, в баре телевизионного центра в «Останкино» Он тогда много публиковался в популярных молодежных журналах, с леденящими душу историями из хроник Святой Инквизиции, высказывал смелые научные гипотезы, вполне укладывающиеся в основу приключенческих сюжетов. Его стали приглашать на радио, снимать в телевизионных программах В тот день после очередной записи он, кончено же, не преминул спуститься в большой уютный подвал телевизионного бара По тем временам это место было не просто приятное, но и престижное, входящее в число модных и труднодоступных московских достопримечательностей Здесь запросто попивали кофе и пиво популярные певцы и актеры, забегали перекусить знаменитые тогда на всю страну дикторы, (специальная табличка на стене предупреждала, что они обслуживаются вне очереди), а в очереди у стойки непринужденно болтали известные поэты и модные журналисты-международники.

Он уже несколько минут бродил в полумраке бара, выискивая свободный столик или хотя бы место за одним из столов. Стакан с горячим кофе все более припекал пальцы, мест не находилось и ситуация становилась критической.

Почти свободный столик вдруг обнаружился в самом темном и отдаленном уголке бара, почти — означало, что за ним сидел только один человек.