— Ага.

— Я серьезно. Не скажу, что я сильно скорблю, но мне действительно жаль, что так получилось…

— Ладно, — смягчается она. — Слушай, мне не хочется сегодня сидеть одной. Давай встретимся?

— Что?

Парень за стенкой прибавляет громкость. Чашки на столе начинают подпрыгивать в такт музыке. У них сегодня тоже вечеринка. По случаю смерти Акихико.

— Сделай музыку потише! — кричит в трубку Юрико.

— Это не у меня. Это у соседа. Так что ты там говорила?

— Давай встретимся сейчас. Я бы чего-нибудь выпила.

— Давай, — что-что, а выпить я всегда готов. — Где?

— Жди, я за тобой зайду… Я тут недалеко, — она вешает трубку.

Последние слова тонут в мощном гитарном соло, доносящемся из-за стены.

Я тоже кладу трубку и сажусь обратно в кресло. Мне представляется, как Акихико с выпученными глазами и распухшим языком сидит, привалившись спиной к двери… Тонкая веревка глубоко врезалась в зеленоватую, с багровыми подтеками, шею…

Не знаю, как на самом деле выглядят повесившиеся на ручке двери после нескольких часов в душной квартире. Может, я что-то и упустил. Но и без того картина получилась такой, что захотелось налить еще один стаканчик виски.

Я превращаюсь в алкоголика. Знаю наверняка. Ну, и что? Глупо переживать из-за этого, пока есть деньги на выпивку.

Два года назад, вынужденно отказавшись от прежней жизни счастливого потребителя, я обрел свободу. Но свобода оказалась не сказочной страной, где счастливчики беззаботно сидят в цветках лотоса и напевают незатейливые мантры. Свобода — крошечная квартирка, в которой по вечерам дрожат стены. Свобода — гигантский плотоядный кролик, караулящий меня за дверью. Свобода — полупустая бутылка виски в руке. Свобода — немой вопрос: «Когда же все это закончится?», в опухших от бессонницы глазах. Свобода — мертвая жена и не рожденная дочь.

Мой цветок лотоса — продавленное кресло в темной комнате.

Каждую секунду один процент населения Земли пьян в стельку Статистика. Я хочу присоединиться к этим ребятам. Эй, пьяные в стельку, примите меня в свой клуб! Я хочу стать частью этого счастливого процента.

Я далек от мыслей о самоубийстве. Пустое существование алкоголика лучше, чем небытие. Там я уже был, и у меня не осталось приятных воспоминаний. Но каждый раз я беру бутылку, как пистолет с последним патроном. Кто-то надевает себе на шею петлю, кто-то подносит к губам стакан, а кто-то медленно умирает от рака. Дармовщины не будет, парни. Вся наша жизнь — это одно длинное самоубийство.

Да, я превращаюсь в алкоголика. И знаю это наверняка. Ну и что?… Что это меняет?

Бумс-бумс, бумс-бумс, бумс-бумс…

Когда мы с Юрико выходим из моей квартиры, я говорю:

— Подожди секунду.

Она облокачивается на перила балкона и закуривает, а я барабаню в дверь соседа. Долго никто не открывает, но я проявляю настойчивость. Я уже порядочно пьян. И почти по-настоящему сочувствую Акихико. Он ведь действительно был неплохим парнем. Во всяком случае, не любил дурацкую музыку. Он любил тишину и, как и я, не верил в будущее. Эта потеря чем-то сродни гибели однополчанина на поле боя. Ты плохо его знал, но он был с тобой в одном батальоне, и этого достаточно, чтобы хоть мимоходом поскорбеть о нем.

Наконец, дверь распахивается. На пороге — раздраженный хозяин квартиры. Оторванный от прослушивания музыки недомерок с длинными сальными волосами, крашенными в ярко-синий цвет.

— Чего? — недовольно спрашивает он.

Из квартиры несет травой. Я вижу, что в комнате на диване развалились два парня и полуголая девица. Еще кто-то расхаживает по кухне. Отсюда не видно, кто — мужчина или женщина и есть ли на этом «ком-то» одежда. Но детали меня не интересуют. Сейчас меня не интересует ничего, кроме укуренного недомерка, уже месяц не дающего мне спать.

— Ничего, — говорю я и впечатываю кулак в близоруко щурящийся глаз соседа-меломана.

Он пролетает крошечный коридор и с грохотом, на мгновение заглушающим музыку, врезается в стеллаж, прилепившийся к противоположной стене. Оттуда обрушиваются компакт-диски, комиксы, какие-то статуэтки и прочий мусор.

Желания разобраться, что случилось с хозяином квартиры, ни у кого из гостей не возникает. Может быть, просто не слышат, а может, им наплевать на этого засранца. Второе кажется мне более вероятным. Он непонимающе таращится на меня. Видно, не каждый день к нему приходят соседи и бьют по лицу. А жаль… Ему бы не помешало.

— Слушай свою долбанную музыку в наушниках! — кричу я. — И скажи своим приятелям, что дискотеки закончились, иначе будешь проводить их в больнице! Понял?!

По его глазам я вижу, что он разобрал не все слова. Но то, как он кивает, колотясь затылком о стену, убеждает меня в том, что основную идею он усвоил.

— Теперь пошли, — говорю я Юрико.

И мы спускаемся по лестнице. Кулак побаливает, но я знаю, что это скоро пройдет. Виски заглушает и не такую боль. За нашими спинами музыка обрывается на полуноте.

Пьяная в стельку Юрико глотает сливовое вино прямо из горлышка. Даже в таком состоянии она на редкость красива. Это единственное, что меня в ней злит. После гибели жены, которую любил, отношение к красивым женщинам меняется не в лучшую сторону. Психолог сказал мне, что это чувство вины, которое возникает из-за того, что ты хочешь эту женщину и в то же время воспринимаешь свое желание как предательство по отношению к своей мертвой жене. Может быть, оно и так…

— Я уверена, самоубийство как-то связано с тем, что он нашел другую группу… Помнишь, я тебе говорила, как встретила его? Тогда он сказал мне, что нашел кое-что получше наших собраний. Вот я и думаю — причина именно в этом.

Язык у нее заплетается, но взгляд ясный.

— Я хорошо знала его… Он никогда не говорил всерьез о самоубийстве… Ему было все по хрену, это да. Но убивать себя он не собирался. Это не так-то просто, я думаю… Ни с того ни с сего вешаться не станешь.

— Всякое бывает.

— Это не тот случай.

Она делает неудачный глоток и розовое вино течет по подбородку. Она вытирает влажный блестящий подбородок ладонью и вынимает сигарету из пачки.

— На самом деле мне плевать, — говорит она. — Честно. Он был классным парнем, но со своими бзиками. Иногда я его боялась.

— Мне казалось, что вы…

Она смеется, запрокинув голову. Я вижу ее нёбо, белоснежные зубы, ярко-красные губы и пульсирующую жилку на шее.

— Ему хотелось, наверное. Но не мне… Для меня он был просто хорошим приятелем. Как и ты.

Абсурдно, но я чувствую легкий укол разочарования. Совсем крошечный, но от этого не менее неприятный. Я хочу, чтобы меня любили… Хоть кто-нибудь. Любили, не требуя взаимности. Возможно, это было бы моим спасением.