Девушка только сейчас заметила в руках дворецкого темный деревянный футляр. В таких обычно хранят украшения.

— Что это?

— Откройте. — Мэлори протянул футляр Кейтлин.

Внутри на подкладке из темно-синего бархата лежало скромное серебряное ожерелье. Тонкая витая цепочка с матовым лунным камнем, заключенным в ажурный проволочный плен.

— Какая красота! Что это?

— Насколько я знаю, ожерелье принадлежало вашей матери. Она носила его, не снимая, до замужества. Барон Маккензи хотел передать вам его лично, но не получилось. Он словно предчувствовал беду, когда показывал мне, где хранится украшение. Видимо, оно действительно много значило для вашей мамы. Думаю, она бы хотела, чтобы, повзрослев, его носили и вы. Берите, теперь это ожерелье принадлежит вам.

— Почему же она рассталась с ним, когда уехала с моим отцом? — Девушка дрожащими руками достала цепочку с камнем из футляра и тут же надела на шею. Для Кейтлин этот скромный камень в оправе из серебра являлся не просто украшением. В нем сохранилась частичка маминой души, загадка ее юности, проведенной в Лондоне. У девушки защемило сердце, когда она подумала о том, что мама надевала этот кулон, когда была даже младше, чем Кейтлин сейчас. Цепочка оказалась длинной, и ее получилось свободно надеть через голову. — Удивительная вещь! Я не знаю, как вас благодарить.

— Вы даже не представляете, насколько удивительная.

Мэлори хитро улыбнулся и бесшумно вышел за дверь, а Лиз заголосила снова, взывая к благоразумию ветреной госпожи.

…Вспомнив вчерашнюю сцену, Кейтлин решила, что звать Лиз с утра пораньше не будет и попробует собраться самостоятельно. Спросонья девушка не сразу сообразила, где находится. Тусклый свет пробивался сквозь щель в плотных шторах и падал прямо на лицо. Девушка закрылась одеялом с головой, но поняла, что все равно уже не сможет уснуть. Пришлось возвращаться в промозглую лондонскую реальность. Камин в комнате давно погас, и стало свежо. С одной стороны, вылезать из-под одеяла не хотелось, с другой — сонная хмарь слетела сразу же, как только Кейтлин ступила босыми ногами на холодный паркетный пол. Запах сырости и плесени, скопившейся в непротопленных углах, уже почти перестал раздражать, хотя первое время девушка даже уснуть из-за него не могла.

Из высокого зеркала в потемневшей раме на Кейтлин смотрело сонное, худое существо со спутанными темными волосами. Девушка не считала себя красивой — слишком угловатая фигура и длинный нос. Но мама, пока была жива, не раз повторяла: «Ты не права, принцесса, сейчас в моде болезненная худоба, а твои бархатные карие глаза сведут с ума не одно мужское сердце, только старайся не выпячивать столь упрямо подбородок. Он у тебя слишком тяжел».

Кейтлин еще раз взглянула на себя в зеркало. Подбородок и впрямь был крупноват — упрямый и волевой, доставшийся от папы. Впрочем, плавная линия женственных губ смягчала немного резкие черты лица. Может, мама и была права. Темные большие глаза выделялись на бледном лице и отвлекали внимание от неидеального подбородка и прямого, немного длинноватого носа, а пухлые губы создавали иллюзию мягкости. Очень часто незнакомые люди принимали девушку за ранимую, мечтательную особу, не догадываясь о том, как лихо она скачет на коне и управляется с огнестрельным оружием. «В душе ты можешь быть хоть солдатом, в наших краях полезно уметь постоять за себя, — любила повторять мама, — но внешне всегда и при любых обстоятельствах ты обязана оставаться леди. Никогда не забывай о своем происхождении и не опускайся до плебейской грубости и развязности. Аристократ — это не столько титул, сколько порода. В тебе она есть, цени и храни ее, чтобы потом с честью передать детям».

Мамы не было уже четыре года, но Кейтлин помнила каждое слово, взгляд, жест и мечтала стать такой же, как она, — утонченной, красивой и сильной. В любой ситуации оставаться королевой, которая никогда не опустится до крика и грубости и которой никто не посмеет перечить. Пока Кейтлин было далеко до идеала: мешали юность и излишняя эмоциональность. Принимая на себя управление домом, девушка старалась ежеминутно думать о маме, прикидывать, как бы она повела себя в этой ситуации. Вспоминала походку, царственный наклон головы и легкую, снисходительную полуулыбку. Было невероятно трудно постоянно контролировать себя, но в последнее время вроде бы получалось неплохо.

Несмотря на то что завещание огласили еще два дня назад, а вчера в последний путь проводили барона Маккензи, Кейтлин не воспринимала этот дом как свой. Накануне, стоя у свежей могилы, девушка не могла понять, чем руководствовался этот странный, эксцентричный человек. Народу на похоронах было много, но, как ни странно, единственным близким родственником оказалась она, а другом — Чарльз Диккенс. Что бы он ни говорил, барон был одинок. Девушку удивило, что на похороны не пришел Мэлори. Старый дворецкий, пожалуй, сильнее всех скорбевший по барону, почему-то остался дома. А Кейтлин не решилась спросить о причинах. Подобные вопросы казались девушке верхом бестактности. Каждый прощается с ушедшими близкими по-своему.

Диккенс оказался прав: Джон Маккензи упомянул свою племянницу в завещании. Ей достались большая часть сбережений и особняк. Даниэлю Фармеру, пасынку барона, отошли загородное поместье, коллекция древностей и право проводить в лондонском доме столько времени, сколько заблагорассудится. Кейтлин было все равно, она в любом случае не собиралась задерживаться в Англии долго и совсем не хотела ссориться со своим кузеном — девушка затруднялась более точно определить степень родства.

Для своей хозяйки Лиз выбрала самую теплую комнату в доме, прямо над кухней. Только поэтому Кейтлин не вымерзла, словно дворняга, в зимнюю ночь. В некоторых комнатах северного крыла даже днем невозможно было появиться без теплой шали. Видимо, в тех помещениях давно никто не жил. Здесь же, с одной стороны, было мило и уютно, а с другой — старомодно. Самые последние новшества, вроде отдельной ванной комнаты с фаянсовым сливным унитазом, соседствовали с откровенно устаревшими обоями и огромной кроватью под балдахином, на котором последние лет десять копилась пыль. Кейтлин порывалась его выкинуть, но Мэлори и Лиз, неожиданно нашедшие общий язык, объединились и встали на защиту балдахина. Пришлось согласиться, чтобы его просто почистили.

Присев перед зеркалом, Кейтлин с горем пополам уложила толстые пряди волнистых волос двумя валиками надо лбом, а остальную гриву распустила, позволив ей свободно струиться по спине.

Процесс одевания был долог. Сначала сорочка, потом плотная нижняя юбка из пурпурной фланели и корсет, который девушка не привыкла шнуровать без Лиз. Пришлось сначала застегнуть жесткую конструкцию спереди, а потом, изогнувшись, затянуть шнуровку на спине. Осиной талии не получилось, но вышло вполне сносно. Осталось только натянуть чулки и облачиться в темно-серое платье со множеством застежек и глухим воротом. Кейтлин долго думала, но все же решила отказаться от черных траурных нарядов, сразу перейдя к полутрауру. Конечно, с одной стороны, брат матери достаточно близкий родственник, но с другой — Кейтлин даже не успела с ним познакомиться. Поэтому стоило соблюсти формальности, но вряд ли местное общество осудит юную девушку за то, что она не стала полгода носить черные вещи, заменив их темно-серыми, коричневыми и пурпурными.