Его отец всегда говорил то же самое.

— Но ведь это глупо! Эти боги будут отражением нас самих, что приведет нас — хотим мы того или нет — к оправданию эготизма.

Ответ его ошеломил. Его познания в итальянском и в теологии были слишком скромны для того, чтобы он мог ответить ей достойно. Он кашлянул и выдавил из себя:

— Что такое ваш Бог, как не инвертированный эготизм? Уж лучше бы вы хранили его в своем сердце!

— Какой ужас! Ты католик, а говоришь такие страшные вещи!

— С чего ты взяла, что я католик? Я — коммунист! Чего только я в жизни не видел, а вот Бога вашего так и не встретил! Его изобрели капиталисты!

— Да ты, я смотрю, действительно больной!

Зло захохотав, он схватил ее за запястье и потянул к себе.

— Сейчас мы разом во всем разберемся, милая!

Она склонила головку и резко, по-птичьи, ударила ею прямо в нос. Голова его тут же выросла до размеров собора, одновременно наполнившись тупой болью. Она уже бежала по площади. Дверца «банши» так и осталась открытой.

Через минуту-другую Чартерис покинул машину, закрыл за собой дверцу и направился к отелю. Двери его были заперты. Мадам наверняка была уже в кровати — ей снились комоды и сундуки, которых она не могла открыть… Он заглянул в окно и увидел, что хозяин так и сидит за своим столиком, распивая со своим товарищем очередную бутыль вина. Собака, привязанная к радиатору, как и прежде, не могла найти себе места. Вечное движение, вечно повторяющееся движение — морг жизни.

Чартерис-чародей постучал в окно, тем разрушая чары их сонного бдения.

Через минуту хозяин отпер входную дверь и, как был в рубашке, выглянул наружу. Он значительно кивнул самому себе, словно убеждаясь в чем-то донельзя важном, ни на миг не прекращая пощипывать свою куцую бороденку.

— Вам повезло, что я еще не лег, мсье! Моя супруга очень не любит, когда ей приходится отпирать уже запертую дверь! Мы с другом решили проиграть перед сном несколько старых баталий, если бы не это — ночевать бы вам в машине!

— Я занимался примерно тем же.

— Вы слишком молоды для этого! Я говорю не о каких-то там докучливых арабах — нет! Я говорю о бошах, парень, — понимаешь? О бошах!!! Когда-то этим самым городом владели они.

Он поднялся в свою комнату. Неведомый шум доносился с улицы. Он подошел к окну и, посмотрев вниз, увидел, что шлюзы канала открыты настежь. Над искореженным телом машины и прочим хламом с ревом неслась вода, увлекавшая этот хлам за собою. Всю долгую ночь Чартериса преследовал шум сих очистительных вод.

Утром он проснулся раньше обычного, выпил первый сваренный мадам в это утро кофе, отличавшийся от воды разве что цветом, и заплатил по счету. Ангелина так и не появилась. Голова его была такой же ясной, как и обычно, однако мир странным образом изменился — он стал куда менее плотным. Нечто пробуждалось, нечто разворачивалось в нем, превращая обыденный мир во что-то таинственное и грозное, — Чартерису казалось, что его повсюду подстерегают незримые змеи. Он так и не мог понять природы этой странной метаморфозы. Что это? Подлинная реальность, иллюзия или же не то и не другое? Этого он не знал, да и не хотел знать. Теперь его единственным желанием было поскорее покинуть затхлую гостиницу с ее батальными картинами и запахом прелого caporal.

Он положил сумку в багажник машины, сел за руль и, пристегнув ремни, объехал собор и оказался на автостраде, уже кишевшей машинами. Он свернул на дорогу, ведущую к морю, и, оставив Мец позади, устремился к вожделенной Англии.

Сильные вертикали зовут ввысь

Любовь иноземцев. И все же собор

С приходом сумерек начинает изъявлять нечто иное,

Когда для привлечения туристов они освещают прожекторами

Фрагменты абсолютно незыблемого благочестия,

Изрезанного чудовищными тенями своих

Контрфорсов, портиков и облупленных колонн.

Все становится иным — что это? — Клетка

Для чего-то ужасного? И ты паркуешься снаружи

И, возможно, шутишь:

Мол, при такой подаче

Это — Брак.

Слишком яркий свет губит все;

И ты направляешься к привычным горизонталям

Ближайшего бара

Индифферентности ложа.

Град принял странника

И включил свои фонтаны

Девушке работавшей в гостинице прислугой за все

Он был неинтересен

Но он поселился именно здесь

Умудрившись не заплатить при этом ни гроша

Она же с той поры считала его своим хорошим знакомым

И в один прекрасный день позволила ему обнять себя

И отдалась ему в ту же ночь

И он обнимал ее снова и снова ночь

Ночь

Пел путник он любил

Города пленник

И только — подобное

Происходит кругом и всюду

Будь иначе разве сказал бы он ей

Улыбаясь в ответ на ее улыбку

Я люблю тебя

Но это не я

И она отдалась ему в ту же ночь

И он обнимал ее снова и снова ночь

Ночь

Моей машине суждено разбиться

В безумной гонке я лишусь

Всех тел

Я это помню

Память предков — цепь

Она приковывает нас к дорогам неолита

К прошедшим прежде к праздному познанью

Милан встречает пылью

Он сказал мне: «Этот самолет должен был упасть

И я это знал!»

Но по-моему предчувствие и страдание

Разные вещи

И если каждое слово

Тонет в немых глубинах

Или изгоем продрогшим плавает сверху

Пусть будет меньше на глотку

Ибо силы мои

Мне не принадлежат — мой самолет упал

Пусть я и сохраняю силы ранить

Кровь отворять бескровным

Машина разобьется — знаю с рожденья

Наследство уже обезьяны места свои занимают

Пока джунгли недвижны

Пока я недвижен

Цветные литографии — слова La Patrie

На лестнице нечем дышать — кто вверх кто вниз

Гунны. Чужие победы. Ему же смешно —

Ведь он живет в Zimmer 20

Полем сомнений постель битвы

Мадам запросила бы больше но не посмела

Знакомо до боли безводный канал драные простыни