Он скривился, глотая горькую слюну; ноги его напряглись, дрогнули, и из раны над коленом вновь стали сочиться алые светлые струйки. Что ж, веление судьбы — или воля Шестерых — свершилась! Сегодня он впервые взял жизнь человека, своего ровесника; он превратился в воина, он стал новым наследником Дома Одисса, прошедшим испытание в поединке — как то повелевает Кодекс Чести светлорожденных. Отныне — десять, двадцать или пятьдесят лет — он будет носить этот титул; будет вождем, строителем городов и крепостей, накомом-полководцем и вторым властителем в стране, пока Джеданна, сагамор и Владыка Юга, не отправится в Чак Мооль или не породит еще одного сына.

Широкая ладонь Грхаба подтолкнула его в спину.

— Идем, парень! Нас ждут. — Внезапно ухмыльнувшись, сеннамит добавил: — Меня — кружка пива, тебя — песни и девушка… да, девушка, и вся жизнь в придачу… Идем, Джен!

— Идем.

Дженнак сделал несколько шагов, но вдруг, развернувшись, направился к телу молодого северянина. Некоторое время он глядел в лицо Эйчида, так похожее на его собственное, всматривался в потускневшие зеленые зрачки, в черты, искаженные насмешливой улыбкой, затем подобрал отлетевший в сторону меч и, присев, начал разжимать пальцы на левой руке мертвеца.

— Пожалуй, я возьму его клинки… — пробормотал Дженнак, скорее для себя самого, чем для подошедшего наставника. — Все-таки они оказались понадежней наших.

— Что ж, возьми, твоя добыча, — Грхаб скользнул взглядом по серебристым лезвиям и одобрительно причмокнул. — Доброе оружие! Придет время, опробуешь их на шеях тайонельцев.

Дженнак молча кивнул и поднялся.

День Ясеня месяца Цветов.

Дворец одиссарского сагамора близ Хайана

Джеданна, сагамор Одиссара, Ахау Юга, стоял на старой дворцовой башне, встречая утреннюю зарю. Как всегда в этот ранний час, взоры повелителя были обращены к востоку, где над фиолетовой полоской, разделявшей воды и небеса, вставало светлое око Арсолана; его золотистый краешек уже выглянул из-за горизонта, обещая ясный и безоблачный день Море было спокойным, легкий бриз едва заметно колебал сапфировую гладь, протянувшуюся от цветущих земель Серанны на три стороны света; мелкие волны с плавной неторопливостью вылизывали берег, оставляя на мокром песке ракушки и обрывки водорослей. Старая Башня, самая высокая среди всех дворцовых строений, высилась неподалеку от линии прибоя, и сагамор, напрягая слух, мог различить мерный рокот набегаюших валов и долгое протяжное шипенье, с которым вода откатывалась назад. Казалось, волны и ветер поют без слов, точно исполняя утреннее Песнопение в честь Шестерых Богов; рокот волн казался мерными ударами барабана, а посвист ветра будил воспоминания о протяжных звуках тростниковых флейт.

Месяц за месяцем, год за годом он приходил сюда по утрам, чтобы поразмыслить в одиночестве, ибо вид безбрежного морского пространства умиротворял, одновременно навевая странные думы и мечты, успокаивал и тревожил, дарил забвение и вселял в душу пьянящее чувство единства с божественным распорядком мира. Что лежало там, за смутной гранью, где море сливалось с небесами? Там, на востоке, за архипелагом Байгим, за Кайбой, Йамейном, Гайядой и другими островами кейтабцев? Сколь далеко тянулась эта сине-зеленая равнина, то тихо дремлющая под жаркими солнечными лучами, то бушующая подобно разъяренному зверю?

Три из Святых Книг Чилам Баль умалчивали об этом, свидетельства же четвертой, расшифрованной едва ли наполовину, были противоречивыми и смутными. Что касается людей, то они говорили Джеданне разное. Джакарра, его старший сын, коему исполнилось девяносто, был готов согласиться с аххалем Унгир-Бреном; аххаль же утверждал, что за солеными океанскими водами лежат другие земли, столь же великолепные и необозримые, как благословенная богами Эйпонна. Второй сын Джеданны, шестидесятисемилетний Фарасса, считал сие утверждение опасным мудрствованием, ибо оно порождало у знати и простого народа вредную мечтательность, отвлекавшую людей благородных от дел правления, а ремесленников, рыбаков, купцов и земледельцев — от полезного труда. Его третий сын Джиллор, которому еще не было сорока, великий наком-воитель, склонялся к мнению Джакарры, рассчитывал обойти вокруг света на кораблях и достичь с востока западных пределов Эйпонны, чтобы внезапно обрушиться на орды тасситов. Его четвертый сын…

Впрочем, как казалось сагамору, двадцатилетний Дженнак, его четвертый сын и наследник, был еще слишком юн и неопытен, чтобы иметь собственное мнение по такому сложному вопросу. Люди светлой крови долго живут, но поздно созревают, и пройдет не одно десятилетие, пока он превратится в настоящего наследника, опору державы, знатока ритуалов и законов, водителя войск, твердого духом и сердцем! В сей же день оставалось лишь благодарить богов за то, что они сохранили ему жизнь.

Улыбнувшись и с наслаждением вдохнув прохладный утренний воздух, сагамор потянулся к солнечному диску, словно хотел принять его в свои объятья, прижать к груди огненное светило. Губы Джеданны шевельнулись, шепча молитву Шестерым; он не просил у них ничего, он лишь славил грозного Коатля и светлого Арсолана, Тайонела, Потрясателя Мира, и Сеннама, благосклонного к путникам и мореходам, Мейтассу, бога неотвратимой Судьбы, и хитроумного Одисса, покровителя его земель, его рода и Великого Очага. Кто-то из них — а может, все они вместе? — явил милость Дженнаку, его младшему, его наследнику, отпрыску Дираллы… возлюбленной Дираллы, ушедшей в пропасть Чак Мооль до времени и срока… Но, должно быть, она не оставила сына, когда тот сражался с пришедшим с севера тайонельским сахемом — там, на золотых прибрежных песках!

Губы Джеданны снова зашевелились, тело непроизвольно приняло позу, в которой полагалось обращаться к грозному божеству; теперь он молил Коатля, повелителя царства мертвых, оказать милосердие его покойной супруге. Впрочем, как помнилось ему, Диралла всегда была доброй женщиной и заботливой женой; вряд ли путь ее в Чак Мооль оказался долог, хотя умирала она тяжело и мучительно, заходясь кашлем, захлебываясь кровью. Что ж, и светло-рожденные подвластны недугам, от коих не спасает даже искусство лекаря, знатока целебных трав из страны майя! Но Джеданне хотелось верить, что жена его ушла в Великую Пустоту не полями, усыпанными пламенеющим углем, не болотами, где щелкают челюсти кайманов, а призрачной и легкой серебристой дорожкой — точно такой же, что протянулась сейчас по морю к самому подножию его башни. Он шумно вздохнул, потер лицо ладонями и задумался.

Сегодня, перед Кругом Власти, ему было о чем поразмыслить. Мир менялся стремительно и неотвратимо, точно змея, сбрасывающая старую тесную кожу; и менялся он, по мнению Джеданны, не в лучшую сторону. На западе бродячие тасситские орды теснили его поселенцев, пытавшихся освоить земли по правому берегу Отца Вод; на севере крепло могущество Тайонела, уже подмявшего часть Лесных Владений и торговые прибрежные города; на юге хитрые и пронырливые кейтабцы с каждым годом все основательней перехватывали морские пути, соединявшие Одиссар с Коатлем, Юкатой и Арсоланой. Восток.., да, восток оставался свободным, но там не было ничего, кроме безбрежных просторов Ринкаса и океана, лежавшего за островами Байгим. В самом же Одиссаре наблюдались волнения и опасные разногласия между власть имущими: люди Пяти Племен все чаще покидали Кланы и присоединялись к Очагам — что, разумеется, не радовало их сахемов.