субботу вечером, приоткрыв дверь в кабинет, слабо освещенный настольной лампой с зеленым абажуром, я спросил:

— Можно к вам, Мария Ильинична?

— Входите, Костя, — сказала она, узнав меня по голосу.

Я вошел. Не отрываясь от лежавших перед ней на письменном столе типографских корректур, она жестом указала мне на кресло для посетителей.

— Вы меня извините, я только просмотрю статью и буду в вашем распоряжении.

Я опустился, а точнее, плюхнулся в мягкое, обшитое черной кожей раскидистое кресло, и мой подбородок разом очутился вровень с краем стола. Каждый раз я забываю о предательском свойстве этого пружинного сиденья сжиматься под тобой больше, чем ожидаешь.

Сама Мария Ильинична сидела в обыкновенном рабочем кресле с гнутыми деревянными подлокотниками. В ожидании я грустно поглядывал на нее. Работая литературным сотрудником в секретариате газеты, четвертый год я знаю эту седеющую женщину, сестру Ленина, и привязался к ней всей душой. Ни у кого другого не встречал я такой обаятельной мягкости в обращении при неуклонной требовательности в работе. Ее можно было иногда переубедить, но никогда она не поступала против своего убеждения. Удивительное сочетание в человеке женского и мужского начал.

В 1924 году, вскоре после кончины Владимира Ильича, ЦК партии направил меня и еще несколько слушателей Института красной профессуры, не снимая с учебы, на работу в редакцию «Правды». А вот сейчас, в эту самую минуту…

Подписав корректуры к печати, Мария Ильинична нажала кнопку настольного звонка и, вручив их вошедшей сотруднице, обратилась ко мне:

— Ну что у вас?

— Пришел с просьбой отпустить меня из «Правды».

— Как так?.. Что случилось?

— Ничего особенного не случилось, но… есть причины. Иван Иванович Скворцов-Степанов еще до Пятнадцатого съезда партии уговаривал меня перейти к нему в «Известия». Помнит нашу дружную с ним работу в «Ленинградской правде» в двадцать шестом году. Он сильно болен, вы это знаете…

— Вам надоело у нас работать?

— Как вы можете так говорить! — воскликнул я.

— Так в чем же дело?

— Посудите сами: в двадцать шестом я формально окончил институт по историческому отделению, на деле же ни одна из моих работ по истории не дописана и не издана, кроме вступительной, о зарождении меньшевизма в России. А ведь я поступал учиться, мечтал книги по истории писать. С конца двадцать третьего года меня то и дело отрывают от наук внутрипартийные дискуссии, газеты. Теперь наконец троцкизм разгромлен, самое время взять передышку. К тому же в институте меня с минувшей осени загрузили педагогической работой на подготовительном отделении.

— Так вы же хотите уйти тоже в газету?

— В «Известиях» положение иное. Иван Иванович готов удовлетвориться моим литературным сотрудничеством без редакционной нагрузки.

— От ежедневного хождения в секретариат мы и здесь вас могли бы освободить.

— Это, конечно, соблазнительно… Но тут вступает в силу третье обстоятельство.

— Да? Стало быть, главное сберегли напоследок?

— Мария Ильинична, вы были в курсе моей политической размолвки с Бухариным, Шандаловым и Хлыновым, — сказал я, имея в виду свой почти годичный разрыв личных отношений с ними из-за расхождений в оценке роли Троцкого в партии.

— То было три года тому назад. После того вы давно уже с ними вместе работаете.

— Где же давно? Всего полгода с небольшим: сейчас февраль, а вернулись мы с Флёнушкиным из заграничной командировки прошлым летом. До того девять месяцев был Берлин. А еще раньше одиннадцать месяцев Ленинград, меня туда ЦК посылал, там шла ликвидация последствий хозяйничания зиновьевцев…

— Ну и что? У вас с ними опять какие-нибудь трения?

— И да, и нет… Меня почему-то перестали приглашать на некоторые редакционные совещания. Я понимаю, я не член редколлегии. Чувствую, чем-то я стал им мешать. Прежней дружной работы не получается.

Мария Ильинична молчала, впившись в меня глазами. Они мне напоминают ягоды черной смородины, хотя я затруднился бы сказать, какого они цвета на самом деле. Растягивая слова, она тихо произнесла:

— Все-таки… с главного вы мне не сказали.

— Чего именно?

— Какие у вас с ними разногласия?

— Толком и сам не знаю. Чувствую только, что отношение ко мне изменилось. Особенно у Виктора Шандалова.

— В чем же все-таки дело? Припомните, не было ли расхождений во мнениях? Если, конечно, вы не ошибаетесь насчет перемены к вам.

— С Виктором после съезда было, пожалуй, одно расхождение, но я политического значения ему не придал, сочтя за чисто деловое. Секретарь одного из московских райкомов партии прислал статью, в ней высказывался за перераспределение капитальных вложений в пользу легкой промышленности. Мне это показалось отступлением от партийного курса на индустриализацию. Шандалов заметил, что в статье речь идет только о Москве. Оговорку эту он вставил, но я сказал, что и для Москвы это вряд ли правильно; не век же ей оставаться «ситцевой», как по старинке ее величали.

— Статья лежит у меня с пометкой ответственного редактора «печатать», — заметила Мария Ильинична. — Видела и ваше замечание на полях, и поправку рукой Шандалова. — Помолчав, она спросила: — Вы хорошо обдумали свой переход в «Известия»? Не будете перерешать?

— Не буду.

— Моя бы воля, не отпустила бы вас.

— Обращаться к самому Бухарину, как ответственному редактору, я не хочу, он все равно к вам направит.

— Хорошо, я поговорю с ним и с Виктором.

— Думаю, они возражать не станут. Признаюсь вам, Мария Ильинична, есть у нас с женой еще одна затея, так сказать, для души: хотим написать про наши подпольные ученические кружки. Хочется и на это выкроить время.

— Да, вы мне говорили об этом, — отозвалась она, улыбнувшись.

Таков был наш с ней разговор. Прощаясь, Мария Ильинична спросила: как моя жена, дети? Я отвечал, что дома у нас все в порядке».

В ближайшие дни вопрос был решен. Как и предполагал Пересветов, редакция «Правды» не стала его удерживать.

Зная, что он со дня возвращения из Берлина не пользовался отпуском, Мария Ильинична предложила ему путевку от редакции на юг, в дом отдыха:

— По крайней мере, после сумасшедшей зимы силы восстановите.

Костя поблагодарил. На курорты он не ездит, во время отпусков предпочитает поохотиться, а сейчас ему приятней дома побездельничать, повозиться с детьми. Семинары в институте отнимают у него не больше двух рабочих дней в неделю.

Оля Лесникова прошлой осенью из агитпропа Краснопресненского райкома партии перешла на другую работу — ее