выбрали секретарем ячейки одного из московских заводов. Ей двадцать девятый год (Косте через полгода тридцать), но выглядит она моложе; за спиной у нее темно-каштановая коса, на веснушчатых щеках прежняя «кровь с молоком». По характеру они оба, что называется, жизнелюбивы, им нравится все, чем они живут, и живут они тем, что им нравится: интересная работа, дружная семья, хорошие дети, музыка, домашнее пение, а у Кости еще пристрастие — охота. С футболом, перебравшись из Еланска в Москву, пришлось распрощаться, то же и с баскетболом, покинув институтское общежитие.

Дети — девятилетний Володя и Наташа, которая двумя годами его моложе, — растут в основном на попечении Олиной мамы, Марии Николаевны. Она до прошлой осени жила с ними в Еланске, Оля наезжала туда каждое лето, иногда на денек-два и зимой; Костя навещал малышей и того реже. Осенью получили квартиру в новом доме на Ленинградском шоссе, с окнами на клодтовских чугунных коней при въезде на Скаковую аллею, и смогли наконец обосноваться вместе, всей семьей.

На их счастье, Мария Николаевна, человек сугубо культурный, внуков любит без памяти, растит их добрыми, отзывчивыми, рано обучила их грамоте, даже начаткам немецкого и французского языков. Глядя на детей, Константин добром поминает своего отца, научившего сына читать по складам уже в трехлетнем возрасте.

Володю бабушка в Еланске в школу не отдавала, зато в Москве его приняли сразу во второй класс, чем он как бы повторил своего отца, принятого в 1922 году сразу на второй курс Института красной профессуры по специальности «История России».

Новоиспеченный школьник сначала перед младшей сестренкой важничал, перестал играть с ней в куклы и на расспросы о школе отвечал не очень охотно. Видимо, нужен был срок освоиться с новым общественным положением. Углубившись в себя, даже со взрослыми был неразговорчив. Вскоре, однако, стал прежним резвым и общительным мальчиком, делился впечатлениями от школы, играл с Наташей в прятки, в пинг-понг на столе в зале, а когда выпал снег, выбегал во двор лепить снежную бабу, играть в снежки.

Дети приучены были к порядку, по утрам убирали свои постели; по выходным дням Володя водил Наташу за руку гулять; взрослые доверяли ему опускать в почтовый ящик письма. Сестренка привыкла подхватывать любую его затею и всюду бегала следом за ним. По вечерам играли с бабушкой в лото или же читали что-нибудь вслух, она рассказывала внучатам сказки и всякие истории.

Проснувшись утром и вспомнив, что сегодня уже не идти в редакцию, Константин ощутил себя расслабленным и опустошенным. Чем бы ему заняться?

Взгляд его скользнул по стене, где висели карточки друзей юности, товарищей по отсидке в царской тюрьме за два года до революции. Двое из них, оба блондины, братья Лохматовы, живы и по сей день. Старший, Коля, Костин сосед по парте в еланском реальном училище, сейчас далеко, в Китае, военным советником; а младший, Федя, чекист, работает в органах ОГПУ. На соседней карточке худое длинное лицо с пушистыми бровями и высоким лбом — это Сережа Обозерский; узнав о его гибели в 1916 году на русско-австрийском фронте, Костя дал себе обет всю жизнь работать за двоих, не сходя с избранного ими пути.

После завтрака его развлекли дети. «Какими-то они вырастут? — думал отец, любуясь, как они забавляются с желтенькой домашней собачкой Джинкой. Когда-то, перебирая имена еланских кружковцев, он обнаружил, что из учащейся молодежи «в революцию» шли главным образом те, у кого в семье были какие-нибудь нелады. Семейное неблагополучие, должно быть, предрасполагало к критике общественного устройства в целом. Теперь у Пересветовых семья вполне благополучная. Но ведь и вся жизнь повернулась на 180 градусов: новому строю нужна крепкая семья как его низовая ячейка. — Отпадет ли вековечная проблема «отцов и детей»? — думалось ему. — Начисто вряд ли, во всяком случае, не скоро. Примет иные формы. Какие?..»

Он подошел к шкафу и вынул из него несколько папок, набитых выписками из книг, газет и архивных документов. У Кости дрогнуло сердце: давненько к ним не прикасался! Они напомнили ему тесную комнатушку институтского общежития, где так хорошо работалось и жилось вдвоем с Олей. С какой неуемной жаждой знаний приехал он тогда в Москву из Еланска, с какой дотошностью, по крупицам, выискивал их, готовясь к занятиям в семинаре Покровского!

Костя развязал шнурки одной из папок. Выписки из архивного дела совета министров времени Столыпина, из стенографических отчетов государственных дум. В другой папке — из большевистского «Пролетария». А вот из «Нашей зари», меньшевистского ликвидаторского журнала тех же лет; из ежегодников кадетской «Речи», из эсеровской «Революционной мысли»… Со дня падения царизма прошло всего одиннадцать лет, а какой глубокой стариной пахнуло на Пересветова! Как быстро прошумели богатые событиями годы!..

Эту недавнюю — и в то же время давнюю — историю пока никто не написал, а ведь она нужна. Надо, надо знать, на какой исторической почве, в итоге какой и с кем титанической борьбы возник и растет в нашей стране новый социалистический мир. Не столько с просветительной целью знать, но для потребностей борьбы за будущее.

Поступая в институт со жгучим интересом к истории большевистской партии, Константин скоро осознал, что ее невозможно оторвать от истории страны в целом, и своей отдаленной целью поставил написать когда-нибудь историю царской России начала XX века. Написать не в виде социологизированной схемы и не в виде учебника «от сих до сих», а полносочно, в живом красочном изложении событий, с характеристиками исторических лиц.

Между книгами на полке стояли перевязанные тесемками темно-зеленые папочки с вытисненным профилем Гоголя на обложках. «Развяжу потом, когда время будет», — подумал он. В них хранилась переписка с Сережей и Олей, черновые наброски к будущей «Хронике»…

…Вечером отец повез детей на каток. Еще к Новому году он купил им по паре ботинок с коньками-снегурочками, и дети тогда вместе с папой и мамой ездили на популярный у москвичей уютный каток на Петровке. Были катки и поближе, но на них не было буфета с такими вкусными пирожками и пирожными.

У Оли сегодня вечер был занят, дети покатались с отцом, а когда вернулись, мама была уже дома. Она сообщила новость, которую муж воспринял как удар обухом по голове: руководство МК сегодня информировало работников партийного аппарата о новых разногласиях, возникших в Политбюро ЦК партии!..

Поводом, по словам Ольги, послужили выступления секретаря МК Угланова, утверждавшего, будто мы «заиндустриализировались», вкладывая крупные средства в тяжелую промышленность, и недооцениваем легкую. Угланова поддерживают Бухарин, Рыков, Томский; Сталин и большинство членов Политбюро отстаивают принятый XIV