Линк вкалывал, пытался помириться с женой, опять с ней скандалил, напивался. Сам этот порядок не менялся, только градус возрастал. Главное — он вернул жену домой, ее родители — за него, так что теперь она об него зубы обломает. В постели он обращался с ней по-прежнему: она терпела все это, но омерзения, отвращения и негодования даже не скрывала. Она хотела избавиться от этих чувств, которые он раскрыл в ее душе, хотела позабыть о скандалах и диких выходках, выпутаться из сетей ненависти.

Она так волновалась из-за мужа и подруги, что у нее голова шла кругом. Она бежала к подруге, чтобы успокоиться. О доме своем она и думать забыла. Когда муж поутру говорил ей, что нужно сделать по хозяйству, и давал ей разные мелкие поручения, она тут же все забывала от рассеянности, да и не хотела об этом думать. Ей приходилось записывать на память его просьбы. Он видел это и ему было приятно давать ей поручения, чтобы она думала о нем весь день, чтобы не рыпалась и сидела смирно. А потом вечером, вернувшись домой, он мог ей показать, где ее место. Ей было так страшно, когда он приходил, — чаще всего пьяный. Он впадал в бешенство, как безумец. Он уже не понимал, что перед ним его Элли. Он бесился просто потому, что чувствовал себя хозяином. То были остатки, обломки его страстной любви. Он крушил все, что попадалось ему под руку, хватал посуду, стол, плетеные стулья, белье, одежду. Она кричала: «Не надо со мной так строго! Я и так делаю все, что в моих силах. Как мне еще прикажешь это делать? Не надо мне все время долбить по мозгам! Ты же знаешь, что я этого не выношу!» Он: «Башкой надо думать!» Она: «Слушай, силой ты ничего не добьешься — лучше добром. Будешь дальше издеваться, я за себя не ручаюсь. Еще немного, и мое терпение лопнет».

— Ты, мелюзга! Да на что ты годишься. Вот резиновая дубинка. Это тебе поможет!

Как она ненавидела своего мужа! Она отправляла родителям злобные письма, которые они отсылали ей обратно. Пусть знают, какая у них тут жизнь. Она так плохо о нем заботится, что скоро он сам от нее сбежит. Она только жрать ему дает, и все. Она его так ненавидит, что ей хочется плюнуть ему в рожу, когда она его видит. Пусть себе вкалывает, чтобы платить за квартиру и ее содержать. Все равно она скоро от него сбежит и все с собой заберет — и кровать, которую он купил, и постельное белье, подаренное его матерью. Жену никто не обвинит в воровстве.

Хотя ее охватывала ненависть, да и сама она старалась потопить себя в ненависти, кипятилась она больше на словах, чем в душе: она пыталась как-то оправдать свою любовь к Грете, в которой не смела признаться ни другим, ни себе самой. Она нарочно говорила так, чтобы скрыть свои чувства от Греты. Элли раздирали противоречия; от этого внутреннего разлада, который она ощущала каждый день, стоило ей встретиться с Гретой, у нее внутри все буквально зудело. О Линке Элли говорила с Гретой каждый день, но ей все время приходилось что-то из себя строить, сгущать краски, а нередко и перевирать; она не хотела признаваться в том, что у нее еще сохранилась привязанность к Линку. Она вела какую-то двойную жизнь. Все эти метания были ей не по душе.

Но все решилось само собой, по крайней мере, на первое время. Между женщинами вспыхнула любовь. Бесхитростные уверения в вечной дружбе, взаимное утешение, поцелуи, объятия, сидение на коленях — все это закончилось физической близостью. Грета, чувственная, страстная Грета первая трепетно отдалась этой страсти. Поначалу Элли была для нее ребенком, которого следовало оберегать. Теперь она была в восторге от своего маленького решительного любовника. Она отвела ей исключительно мужскую роль. Роль мужчины, который любил ее и принимал ее любовь; прежде ей не везло с мужчинами, особенно с мужем. Теперь ее мужем стала Элли. И Элли должна была без конца заверять Грету в том, что любит ее. Сколько бы она ни клялась в любви, сколько бы ни приводила доказательств, Грете все было мало. Элли поддалась на это сознательно, лишь бы отделаться от Линка. Попав на сексуальную почву, ее жажда деятельности, ее мужская решительность достигли опасного размаха.

После всего она чувствовала себя увереннее и ощущала, что они принадлежат друг другу. Ей, конечно, было стыдно, но чувство вины она вымещала на муже. Теперь она сопротивлялась ему еще яростнее. Она не лгала, когда говорила и писала Бенде, что часто отказывает мужу в близости, и ему приходится брать ее силой.

* * *

В то время, к концу двадцать первого года, стоило Элли и Линку зацепиться языками, как между ними начиналась потасовка. Он был сильнее ее; от его ударов на голове у нее оставались шишки и ссадины. Она показалась санитетсрату доктору Л., который официально засвидетельствовал следы побоев.

Между собой они с Гретой уже решили, что ей нужно развестись с Линком. Все чаще, словно опьяненные, говорили они о том, как чудесно заживут втроем в одной квартире: мать, Элли и Грета. Так что в голове у Элли прочно засела мысль о разводе. Она хотела одного: действовать, решительно, по-мужски, чтобы показать подруге, как сильно она ее любит. На мужа она вообще перестала обращать внимание. Накануне Рождества он работал еще и по ночам — два раза по тридцать четыре часа. А она бегала к Грете. Муж Греты уже говорил Элли, что он запрещает ей к ним приходить; не нравились ему эти женские посиделки и болтовня. Линк тоже не хотел, чтобы Элли водилась с Гретой. Линк не верил, что Элли бегает к Грете, он ревновал, думал, что у нее появился какой-то мужчина. Подруги так боялись попасться на глаза мужьям, что часто виделись лишь урывками на улице. Их опасная переписка, которая только разжигала страсти, набрала обороты: это уже было сродни бегству от мужей, идеальному сожительству без мужей. Они обменивались письмами на улице, заносили их друг другу при случае. Они условились отдергивать и задергивать занавеску, чтобы каждая могла видеть, есть ли у другой дома муж.

И вот настала ужасная новогодняя ночь. Линк был мрачен и угрюм, его снова распирало от злости. Улучив момент, когда они остались с Элли наедине, он пригрозил ей: «Я тебе дома все кости пересчитаю!» Элли испугалась и рассказала обо всем его сестре, у которой они были в гостях. Сестра встала на сторону Элли. Если так будет продолжаться, Элли надо от него уйти, а он пусть отправляется жить к матери. Сестра устроила все так, что они остались ночевать у нее. Первого января поутру Элли вернулась домой. Он пришел только под вечер, пьяный. Разорался, стал ее поносить: «Ах ты, скотина, шлюха!», полез на нее с кулаками.

2-го января Элли украдкой сбежала. К побегу они подготовились заранее с Гретой и ее матерью. Они подыскали для Элли поблизости квартиру, которую сдавала фрау Д. Элли появилась у них с зелеными и лиловыми синяками на висках. Она была свободна. Муж не знал, где ее искать.

Грета ликовала. По сути дела, она тоже совершила побег, только по-своему — малодушно и нерешительно. Теперь ей было проще; она почувствовала себя сильнее, увереннее в своем семейном противостоянии. Элли принадлежала только ей. Когда Элли сбежала, радости Греты не было предела. Она говорила Элли, что ей нужно держаться, им нужно быть вместе, нужно ковать железо, пока горячо. «Но, любовь моя, если ты вернешься или полюбишь кого другого, тогда о нас можешь забыть». Она по себе знала, как слабовольна и податлива Элли, предостерегала ее, чтобы она не шла на поводу у этого хитрого подлеца Линка. Пусть не верит его письмам, он просто над ней издевается, он ее не любит по-настоящему. Чтоб он подох как собака. «Говорю тебе твердо, как на духу: если вернешься, то я для тебя потеряна навсегда». Влюбленная Грета со страхом видела, что Элли сбежала от него, как затравленный зверь, да и сбежала-то только благодаря ей. Когда Элли успокоится, и Линк начнет вокруг нее увиваться, дело может принять опасный оборот. Она писала Элли — она все еще писала ей, наслаждаясь пьянящим духом переписки, — что они с матерью — люди очень гордые и с характером, так что они Элли и на порог не пустят, если она вернется к мужу. Она писала, что и думать об этом не хочет, что при одной мысли об этом у нее сердце разрывается от тоски и печали.