— Гуд афтернун, — затараторил он в трубку с чудовищным акцентом. — Ай эм мистер Болдигов. Ай хэв ту эксплэйн ю зэт мистер Глинский нот ворк ин аур организашн мор. Ду ю антерстэнд? Мистер Глинский из нот ан хонест мэн, — продолжал он. — Нау хи хэз мэни проблеме виз полис. Хи ДИД мэни бэд сингс.

Услышав про полицию, настойчивая парижская мадам немного сбавила свой пыл. Никто ведь не хочет связываться с уголовниками и впутываться в чужие скандалы. Другое дело — такой честный гражданин, как Болдигов.

В итоге мадам согласилась на замену. Иван Ефимович довольно хмыкнул и положил трубку. Надо будет прямо сейчас позаботиться о билетах на самолет, вылет был назначен на послезавтра.

До конца рабочего дня ему надо было подготовить какую-то резолюцию по вопросам пожарной безопасности. Но нудная работа не шла, все мысли Болдигова были уже в Париже.

«Интересно, а нас в центре поселят? — думал он. — Организаторы обещали «четыре звездочки». Любят там ученых, однако».

Так и не закончив резолюцию, в шесть часов Болдигов вызвал по телефону одного из своих сотрудников, тихого лысенького буквоеда Евгеньева, от души поругал его за безделье и сбросил на него эту работу.

Раздумывая о том, сколько евро он потратит послезавтра в «дьюти-фри», Болдигов подхватил портфель, кивнул на прощанье секретарше и двинулся к выходу.

Мысли о сытном ужине, который ждет его дома, прервал телефонный звонок. Это был корреспондент какой-то газеты, он спрашивал о грядущей выставке, посвященной Андрею Рублеву.

«Как же вы достали, журналюги долбаные», — выругался про себя Болдигов. Затем он собрался с духом и зарядил:

— Традиции высокой духовности всегда были свойственны русской интеллигенции и той ее прослойке, которую не зря во все времена величали «цветом нации». Истинные творцы никогда не ставили материальные ценности во главу угла. И мы, как наследники великих гениев, также живем тем духом, который…

Про выставку он толком ничего не знал, потому что спихнул ее подготовку на одного из сотрудников. Но признаваться в этом перед прессой было как-то неудобно. Поэтому пришлось нести чушь.

Закончив разговор, Болдигов сунул телефон в карман, но вдруг заметил, что ему пришла эсэмэска.

Текст был коротким: «Встретимся на твоей даче в 9. Есть вопрос по Рублеву».

Аппетит моментально покинул Болдигова. Он понимал, что речь идет совсем не о том, о чем только что расспрашивал его журналист. И потоком словоблудия здесь уже не отвертеться.

«Что за вопросы, мать твою? — думал он, спускаясь вниз по лестнице. — Мы же вроде полгода как со всем разобрались. Вроде они сказали, что трогать меня больше не будут».

— Иван Ефимович, что-то вы сегодня грустите! — ему навстречу шла смотрительница Лилия Станиславовна. — Что, работы много, да?

— Ничего страшного, не волнуйтесь, — кивнул он и пошел дальше. На работников залов начальник мог позволить себе смотреть сверху вниз, или даже вообще не смотреть.

— Я к тому, что, если здоровье беспокоит, могу хороший совет дать, — продолжала доставать она. — Если компрессы из меда делать по утрам, то…

Болдигов не стал ее слушать и пошел дальше. Эта эсэмэска все никак не выходила из головы.

Впрочем, может, он зря беспокоится? Мало ли какие там вопросы? Может, им бумажку надо сделать или справку подписать? Или этот Глинский продолжает брыкаться?

«Да, попал парень, что называется, под раздачу, — подумал он. — Такой был… блаженный! Хоть с него иконы пиши. Но у жизни свои правила: или ты, или он».

Болдигов выбрал второй вариант. Выбрал, даже не раздумывая, и поэтому остался в своем кресле, а Глинский теперь хлебал баланду.

* * *

Известие о краже «Троицы» прогремело как гром среди ясного неба. Сотрудники Третьяковки весь следующий день ходили как пришибленные: неужели такое могло случиться? Это было покруче, чем в голливудских фильмах. И главное, никаких следов.

В тот октябрьский вечер Болдигов возвращался домой уже затемно. В машине работало радио. Какой-то майор полиции клялся, что преступление, «оскорбляющее дух русского народа», будет раскрыто уже в ближайшие дни. Болдигов не верил. Он еще не знал, каким именно образом это произойдет.

Поставив машину на стоянку, он размеренной походкой пошел к подъезду и не заметил, как старая «Волга», стоящая у его подъезда, кряхтя, сдвинулась с места.

«Вы задержаны» — гулом пронеслось у него в ухе. В это время двое рослых юнцов уже затащили его на заднее сиденье.

Потом были два часа в неотапливаемом «обезьяннике». Болдигов сморкался и, чуть ли не плача, просился позвонить домой. Сержант отвечал исключительно матом и не пускал даже в туалет. Болдигов не привык, чтобы им командовал какой-то отморозок со средним образованием. Но основное унижение было впереди. Почти в полночь дрожащего и сонного Болдигова потащили на допрос.

— Ну при чем, при чем здесь я? — вопил он истеричным голосом. — Ну у меня же алиби есть! Я вчера провел весь вечер с друзьями, мы в баню ходили!

— С твоими друзьями мы побеседуем, — ухмыльнулся майор. — Так что считай, у тебя нет алиби.

Болдигов закрыл лицо руками и взвыл. Майор толкнул его, чуть не свалив со стула, и произнес приглушенным голосом:

— Слезами, сука, горю не поможешь. Ты пойми: у нас установка есть. И дело мы должны раскрыть быстро, хорошо и красиво. А то общество и так не доверяет российской полиции. Хотя должно доверять, понял, да? И будет доверять — когда мы такую жирную суку, как ты, запрячем лет на десять. Поэтому ты сам же и признаешься во всем, понял?

Вскоре после этих слов Болдигову и предоставили выбор: или он, или…

Напуганный Болдигов был согласен подписать договор хоть с дьяволом. Майор достал лист бумаги и начал составлять протокол допроса. К утру была написана история, которая выглядела вполне правдоподобно.

На работу Болдигов отправился прямо из отделения — невыспавшийся, голодный, небритый. Прямо у входа он лицом к лицу столкнулся с Глинским.

— Как дела у молодых ученых? — Болдигов выдавил из себя радушную улыбку. — Что ж, желаю успехов в нелегкой вашей работе! А как семья? Когда у вас там планируется пополнение?

* * *

К вечеру полило как из ведра. И это был совсем не тот приятный майский дождь, о котором любят писать поэты. Погода казалась, скорее, октябрьской.

Фары автомобиля прорезали диагональную стену воды. Болдигову казалось, что эта стена вот-вот станет твердой, а затем упадет на него и раздавит.

Дача у него была километрах в пятидесяти от Москвы. Дорога туда вела не ахти какая. Да и у въезда на Ярославское шоссе, как обычно в такое время, образовался километровый затор.

Пробка рассасывалась медленно — как ни крути, конец рабочего дня. Все эти два часа Болдигов активно вспоминал маму того майора, который погнал его в такую даль. Поужинать толком он так и не успел, и это сильно его расстраивало.