Но что самое странное, на этой дороге стояли трое – я, Костя и Люта. Как я наивно полагал, бард только играет дорогу, но не идет по ней, а если и идет, то в какое-нибудь расчудесное и приятное во всех отношениях место. Ну, знаете, рыцари там, ведьмаки, дармовое пиво и сговорчивые красотки. Герой работает, а бард поджидает его в корчме. Признаться, я был очень даже разочарован. В конце концов, чертовски обидно, когда тебя поманили чем-нибудь этаким, разноцветным и удивительным, а потом подсунули совершенно такую же, осточертевшую реальность, исшарканную твоими же шагами или шагами тебе подобных, что совершенно безразлично, до дыр на асфальте. Мне не сюда, ребята. Мне отсюда…

Оказывается, играя дорогу, я совершенно забыл про кофр, и теперь моя гитара была совершенно беззащитной перед этой гнилой моросью, а кофр остался там, в квартире. Вот ведь досада!

Я снял куртку и бережно укутал гитару – начал накрапывать дождик, мелкая водяная пыль матово ложилась на полированную деку. Я был обижен, как провинциальная девушка, которой обещали голливудскую карьеру, а в результате отправили в дешевый турецкий кабак развлекать клиентов.

– Пойдем, бард, – Люта потянула меня в сторону городка, – пойдем, нам туда.

Морось серебристой пылью оседала на ее легком хитоне, или как там называлось ее платьице, кое-где ткань уже намокла и прилипла к телу. Мне стало неловко, и я, вздохнув, принялся разворачивать гитару, чтобы отдать куртку Лютне, и от этого меня снова разобрала досада. В конце концов, гитары всегда относились ко мне намного лучше, чем женщины…

Однако, к моему стыду и облегчению, герой Костя опередил меня. Матадорским жестом он сорвал с могучих плеч пижонский клетчатый пиджак и бережно накинул его девушке на плечи. «Ну вот и ладно», – подумал я, вытер водяную пыль с деки носовым платком и снова тщательно укутал инструмент, обмотав получившуюся куклу рукавами той же куртки и завязав их узлом.

К моему удивлению, под пиджаком у Кости не оказалось никакой наплечной кобуры – ничего похожего на оружие. Поймав мой удивленный взгляд, Костя пояснил:

– Герой должен сам отыскать оружие. На месте, так сказать. Таковы правила.

После чего отпустил узел своего шикарного галстука и решительно зашагал в сторону городка.

Мне показалось, что он опять чего-то не договаривает. Уж больно веско он это сказал, уж очень решительно шагал вперед. А всякое «чересчур», как известно, предполагает, как бы это сказать, ага… недовложение качества.

Костин пиджак доходил Люте почти до колен, в нем она стала похоже на музыкальную клоунессу из тех, что прикидываются стареющими раздолбаями-тромбонистами, чтобы в конце номера одним стремительным и неуловимым движением скинуть мешковатую одежду и предстать перед публикой во всем блеске цирковой красоты и женственности. И чтобы сдавленное «Ах», вырвавшееся их мужских глоток, утонуло в аплодисментах. Только на этот раз мне, уже не как зрителю, а как участнику клоунады, довелось наблюдать обратный процесс. А стало быть, не стоило аплодировать и ахать.

Герой Костя, похоже, не сомневался или делал вид, что нам именно туда, потому что уверенно и целеустремленно, как паровоз, двигался по мосту, стремясь, наверное, как можно скорее открыть новую страницу своей героической биографии. От него, по-моему, даже паром пыхало.

Такая решительность здорово отдавала комсомольским задором, который я и в молодости на дух не переносил, поэтому я остановился. Герой прошагал несколько шагов, потом вернулся и с удивлением уставился на меня. Но решительные взгляды и сурово нахмуренные брови на меня давно уже не действуют. Равно как и женское презрение.

– Устал? – участливо спросил Костя. – Ничего, скоро будем на месте.

– Вы что, ребята, совсем того?.. – взвыл я в ответ. – Это же Россия, понимаете, я ее не нюхом даже, а позвоночником чую и яйцами тоже. Здесь нет и не может быть ничего чудесного. И ради этого убожества вы вытащили меня из «Сквозняка?».

– Ты же сам наиграл нам дорогу, – невозмутимо сказал Костя. – Барды твоего уровня не ошибаются.

– Стало быть, это ты ошибся, орясина героическая. Папу твоего, кстати, не Павлом Корчагиным звали? – Я уже не сдерживался. – Сейчас я пойду на вокзал, здесь, конечно же, есть вокзал, и на перекладных отправлюсь домой. Денег у меня нет, ничего, доберусь и так, не впервой.

– Заткнись. – Костя впервые заговорил со мной грубо. – Заткнись и топай дальше. Вместе со всеми. Понял?

– Не переживай так, бард, – Люта успокаивающе тронула меня за локоть, – дорога не обязательно ведет в приятные места, но всегда приводит туда, куда ты должен попасть.

– Это вот его дорога! – Я ткнул пальцем в облепленного дурацкой розовой рубашкой героя Костю, – а не моя, вот пусть он по ней и шагает, покуда копыта не отвалятся. А мне, извините, в другую сторону.

– Но ведь без тебя мы не сможем вернуться, – попыталась меня урезонить музыкальная клоунесса, – без тебя мы так здесь и останемся. Здесь нет бардов, понимаешь? Да и вообще никто, кроме тебя, не может…

Если бы я знал, что и со мной вернуться будет не так просто, я бы, наверное, промолчал и смирился, но сейчас я чувствовал себя королем (или дураком) на горе и поэтому довольно развязно заявил:

– Ничего, девочка, уж ты-то устроишься. Наймешься стриптиз танцевать в местной элитной забегаловке, потом выйдешь замуж за пахана какого-нибудь, будешь ездить в «Мерседесе», в общем, не пропадешь. А соскучишься – садись в попутную электричку и приезжай ко мне. Навестить, так сказать, вспомнить былое… Опять же, благотворительность – святое дело, особенно если речь идет о похмелке. А Костя – ему чего, он же у нас герой, да еще потомственный, в телохранители пойдет к тому же пахану. Паханам нравится, когда у них холуи хороших кровей. Потом, глядишь, сам в паханы выбьется. С его-то талантами это запросто. Ну а мне, господа хорошие, пора, свое болото на такое же, да только чужое, не меняют. В своем болоте лягушки повкуснее, да и квакают как-то помузыкальнее.

– Знаешь, Авдей, – тихо сказала Люта, – ты все-таки засранец. Бард ты, конечно, один из самых-самых, но засранец каких мало. И место тебе, как и любому засранцу, в самом вонючем сортире, где ты, кстати, до сих пор и обретался. Все равно вернуться в свой гадючник без моей помощи ты не сможешь… Да и с моей – не наверное. А потом, не все ли тебе равно, где свой талант пропивать? У такого подонка, как ты, подходящие собутыльники повсюду найдутся, так что успокойся, ничего нового с тобой не случится.

Я посмотрел на нее, кажется, она была готова расплакаться. Впрочем, женщины вроде Люты не плачут, во всяком случае, из-за таких типов, как я. Из-за засранцев и подонков, как она изволила выразиться. Слезы – это было неправильно. Это, так сказать, еще больше усугубляло состояние дисгармонии, в котором я пребывал. Хотя, черт возьми, что-то хлюпнуло у меня груди, и это тоже было неправильно. Неправильно, непривычно, но почему-то приятно.

Парят, однако, они мне мозги, ох, как парят. И все-таки…