Гирс посадил подводный аппарат на грунт на глубине 90 метров, недалеко от края шельфа. «Грунт илистый, серо-зеленого цвета. Почти сплошной покров фазеолины: 90 % дна занимают моллюски». Такую запись я сделал на магнитофонной ленте в месте погружения.

Мы двинулись на юг, в сторону впадины Черного моря. Прогалины на фазеолиновом поле становились все обширнее, потом от этого поля остались одни куртины. Наконец на глубине 110 метров исчезли последние одиночные моллюски. Теперь перед нами было ровное илистое дно, и только какие-то полупрозрачные тяжи (это были асцидии циона интестиналис) напоминали о том, что здесь еще теплится жизнь. На глубине 120 метров грунт стал пятнистым, рыже-черным. Сверху лежал рыжий пушистый ил, а в тех местах, где «пух» соскальзывал вниз по склону, проступал подстилающий слой – темно-серый ил. Потом склон круто пошел вниз. Конца того склона, по которому скользил «Тинро-2», я не видел. Он терялся в черной глубине. Аппарат скользил вниз на «пятке» – закруглении хвостового оперения. Мы прошли зону пятнистого ила и, начиная с глубины 200 метров, вступили в царство смерти. На табло кислородного датчика запрыгали и прочно установились нули (мне было поручено наблюдать за работой этого датчика). Ни один живой организм, даже очень устойчивый к недостатку кислорода, не проникал сюда. Здесь господствовал ядовитый газ – сероводород. Краски подводного ландшафта подчеркивали его безжизненную сущность. Всё было серым: и поверхность ила, и редкие выступающие скалы. Мои глаза различали только оттенки серого цвета. Тот ил, что лежал на самой поверхности, казался немного светлее, чем подстилающий его осадок. Темнее всего были скалы – почти черные. Унылый пейзаж.

Созерцание подводного склона привело меня к мысли о том, что в геологические учебники нужно вносить поправку. Со времен академика А. Д. Архангельского на геологических картах материковый склон Черного моря обозначали как «область, лишенную современных осадков». Морские геологи, изучавшие Черное море до нас, работали с дночерпателями и геологическими трубками. Что могли взять эти приборы с крутого склона? Ничего. Находясь на этом самом склоне в подводном аппарате, я отчетливо представлял себе, как падали сюда дночерпатели или прямоточные геологические трубки. Эти приборы, вероятно, ложились на бок, скользили вниз по склону, ничего не брали и приходили к ученым пустыми. Вот поэтому и появилась на геологической карте Черного моря «область, лишенная современных осадков». В действительности же материковый склон Черного моря был покрыт почти сплошным слоем серого ила, осадком современного, или, как говорят геологи, голоценового возраста. Кое-где эти осадки под действием силы тяжести сползли вниз по склону, и тогда в этом месте показывались темно-серые, почти черные, плотные породы.

Мне захотелось рассмотреть эти породы получше, и я направил «Тинро-2» к ближайшей скале. Но мне не удалось вовремя погасить инерцию аппарата, и он ударился о скалу. Нас сильно тряхнуло.

– Что случилось? – встревожился Гирс.

– Ничего страшного, слегка зацепили склон, – беззаботно ответил я.

– Будь осторожнее, сбоку у аппарата пластиковая цистерна, она может треснуть от удара.

От моей лихости не осталось и следа. До меня вдруг дошло, что если бы удар пришелся в иллюминатор, то … мы могли бы остаться на морском дне навсегда.

После удара о скалу Гирс взял управление на себя. Он повел аппарат по касательной к склону. Как ни старался Михаил Игоревич, все же «Тинро-2» время от времени клевал носом – садился «хвостом» на дно и наклонялся вниз. Меня прижимало к иллюминатору. В этот момент я мог видеть, что происходит на склоне. А там происходили любопытные вещи. Вниз по склону сползал мутьевой поток! Ударившись хвостом о грунт, «Тинро-2» нарушил устойчивость осадочного чехла, и вся толща осадков поползла вниз по склону. Впереди струился поток черного ила, над ним клубилось серое облако мути. Это был настоящий мутьевой поток, созданный подводным аппаратом. Но он не был похож на те, что описывались в учебниках по морской геологии, таких как книга известного американского геолога Фрэнсиса Шепарда «Морская геология». Самым знаменитым и изученным считался мутьевой поток, случившийся на склоне Большой Ньюфаундлендской банки в 1929 году и оборвавший несколько телеграфных кабелей, проложенных между Европой и Америкой по дну океана. Американские геологи сумели подсчитать скорость того мутьевого потока. У них получилось, что мутьевой поток мчался по склону Большой Ньюфаундлендской банки со скоростью курьерского поезда, сметая все на своем пути, как лавина или сель.

Я смотрел на медленно текущую вниз по склону грязевую реку, которая никак не походила на грозный подводный сель или лавину. Да и откуда ему было взяться? Для того, чтобы образовался мощный мутьевой поток, нужна была очень большая толща осадков. Такие толщи могут накапливаться в верховьях подводных каньонов (в том же Анапском каньоне) или на не очень крутых участках материкового склона. Но на крутом склоне черноморской впадины ил не успевал накапливаться и, по-видимому, сползал вниз, как только достигал несколько десятков сантиметров толщины. После отрыва от склона ил смешивался с водой, и получался примерно такой же водно-грязевой поток, который я видел. Но в таком случае на склоне должны были остаться хоть какие-то следы даже слабых мутьевых потоков.

Я стал внимательно рассматривать поверхность материкового склона. В одном месте я заметил ложбину шириной метра три, которая уходила куда-то вниз. Потом мне попалась еще одна такая же ложбина. Она была врезана в склон всего на полметра. В ложбине я заметил обнажение черной слоистой породы, похожей на аргиллит. «Значит, – подумал я, – ложбина врезана в коренные породы». Мы стали спускаться вдоль одной из таких ложбин. Она уходила вниз метров на пятьдесят и заканчивалась на пологой площадке насыпью ила с обломками аргиллита. Все это было очень похоже на лоток и конус выноса небольшой снежной лавины где-нибудь в Хибинах. Я мысленно представил себе, как могли образоваться эти ложбины. Сначала на склоне накапливается толща рыхлых отложений. Потом масса ила обрушивается вниз по склону, выпахивая небольшую бороздку. Там, где уклон дна резко уменьшается (пологие ступени я видел своими глазами), илистый поток замедляет свой бег, и образуется конус выноса, похожий на конус выноса песка из оврага. Этот процесс многократно повторяется, ложбина углубляется, конус выноса растет. В результате создается форма, похожая на трассу схода снежных лавин в горах. По-видимому, ложбины на материковом склоне Черного моря были созданы именно таким образом.

Дальнейшие наблюдения убедили меня в правильности этого вывода. Я видел нависающие козырьки ила, готовые вот-вот сорваться от малейшего сотрясения. Небольшое землетрясение, каких немало случается на побережье и в море у берегов Крыма, – и сорвется подводная лавина. Я видел трещины отрыва, какие бывают у оползней перед их смещением. Таким образом, мне удалось наблюдать комплекс форм рельефа, созданных одним процессом – подводным оползнем, переходящим в мутьевой поток. Видимо, эти явления происходили достаточно редко, иначе материковый склон вовсе был бы лишен осадочного покрова, как это раньше и предполагали геологи. В действительности же примерно 90 % поверхности склона черноморской впадины было покрыто илом, и только десятая его часть представляла собой голые уступы и ложбины.