— Вдобавок к деньгам и твоей смерти?

Он продолжал улыбаться, хотя глаза сохраняли серьезное выражение.

Вскинув голову, она ждала. Джейми никогда не торопился, предпочитая выдавать действия порциями, как кусочки лакомства.

— Как насчет… маленького обольщения?

Она громко хмыкнула, чтобы замаскировать вдруг ставшее неровным дыхание. Для сына приходского священника заявление было слишком неожиданным. Он говорил так самоуверенно, а его глаза, ставшие теперь прозрачными и источавшими почти ослепительный свет, казалось, видел и ее насквозь, как будто он знал, какую дрожь его слова вызывают в ее теле.

Господи всевышний, нужно быть осторожней.

— Не стоит беспокоиться.

Лиззи отвернулась, чтобы уйти от его сверлящего, неподвижного взгляда.

— Какое же это беспокойство? Это удовольствие. Тебе когда-то нравились шалости; Лиззи. Думаю, стоит добавить немного убедительности. Поцелуями.

У нее сдавило грудь и перехватило горло. Дыхание участилось и стало горячим.

— Собираешься убеждать меня поцелуями? Лучше бы предложил мне виски, которого сам уже поднабрался.

Он улыбнулся, как прежде, лучезарно и радостно и извлек из кармана сюртука плоскую фляжку.

— Прячешь спиртное прямо на себе? Как это восхитительно пикантно.

— Что вполне в твоем духе, Лиззи. — Продолжая наблюдать за ней, он вытащил пробку и протянул ей фляжку, очевидно, сознавая, что с ней творится. — Сначала леди.

Приняв фляжку из его длинных пальцев, она сделала пробный глоток. Обжигая рот, напиток наполнил приятным теплом ее горло и желудок. Лучше, чем шампанское, которое бьет сразу в голову. Лиззи позволила себе еще раз щедро приложиться к горлышку.

— Умница, девочка моя.

И бросила ему пустую емкость.

— Я не твоя девочка.

— Должна быть моей, — его пронзительный, насмешливый взгляд подзадоривал ее. — Брось, Лиззи, Отправь меня на смерть счастливым. Это в твоих руках. Или ты еще не знаешь, как это делается?

С его стороны было нечестно дразнить ее так. Она должна была уже давно научиться противостоять вызову. Но она не могла, а главное, не хотела. Почему бы и нет? Джейми вернулся. Наконец. Взрослым мужчиной. Мужчиной, который хотел ее. И скоро снова уедет, возможно, навсегда, возможно, чтобы уже больше никогда не вернуться. Лиззи опустила подбородок и подарила ему свою улыбку, всю без остатка. Его светлые глаза широко распахнулись и потемнели в ожидании. Тогда она приблизилась к нему и притянула к себе его голову.

О да. Лиззи Пэкстон определенно занималась тем, чем не следовало заниматься. Это был не первый ее поцелуй.

Не первый ее настоящий поцелуй. Первый раз они поцеловались на реке тем августовским вечером, когда Марлоу исполнилось четырнадцать. Она была еще такая юная, что ему было даже неловко думать об этом.

Сегодня ее прохладная ладонь поползла вверх по его затылку и запуталась в косице, в которую были собраны его волосы. Она без колебания прижалась к его губам своими и слегка скользнула по ним, приглашая к действию.

Но дальше не пошла, завершив простое действие позой пресытившегося безразличия. У нее не было настоящего представления о том, что делает. Как не было понятия и о том, с кем имеет дело. Зато он обладал избыточным опытом и знаниями, достаточными для них обоих.

Он дерзко улыбнулся про себя. Положил руки ей на бедра, притянул к себе и открыл рот, чтобы сполна распробовать ее вкус. Ее губы, как и руки, были прохладные, еще не разгоряченные его потребностью вкусить ее, заключить в объятия, подчинить своей власти и, наконец, завладеть.

Потребность эта гремела в его ушах грохотом канонады, заглушая здравый смысл. Напряжением воли ему пришлось заставить себя разжать руки, отпустить ее и отступить на шаг, чтобы не совершить то, чего он не должен был делать. Хотя она уже завелась, он никуда не продвинется, если попытается управлять ею. С Лиззи нельзя было спешить. Ее нельзя было заставить делать то, чего она не хотела. И если бы идея исходила не от нее, она бы заартачилась, как упрямый осленок.

Склонив голову, он взял в рот ее нижнюю губу. Ее рот раскрылся, как цветок, медленно разворачивающий лепестки навстречу свету. Боже, ее губы, мягкие и нежные, слегка отдавали корицей. Такие нежные. Такие неожиданно, удивительно нежные, в то время как все в ней состояло из острых углов. Она была восхитительна.

Продолжая медленно утолять свой голод, Марлоу взял ее лицо в ладони. Когда она начала отвечать на его поцелуи пробными, мелкими, жадными клевками, он рискнул коснуться ее языка своим и стал терпеливо ждать, чтобы она последовала его примеру.

И дождался. Лиззи всегда быстро училась и теперь начала обследовать его языком и губами, пока он еще сохранял контроль над собой, пока не захотел поглотить ее всю без остатка. Она была в его руках как яркий солнечный свет и испепеляла его.

Взяв ее лицо в свои ладони, он посмотрел ей в глаза.

— Боже, Лиззи. Ты хоть представляешь, что делаешь со мной? Ты сводишь меня с ума.

Испытывая искушение, он прижал ее к себе и начал целовать со всей ненасытной страстностью, какую испытывал. Запрокинув ей голову, жадно пожирал губами, сознавая, что теряет самоконтроль.

После секундного колебания она обвила руками его шею и обхватила ногами его ноги, как будто, потерпев кораблекрушение, видела в нем свое единственное спасение. Как будто от него зависела ее жизнь. Сквозь шум в ушах он услышал треск разрываемой ткани.

В глубине его существа взорвался вулкан похоти. О Боже, да.

Марлоу приплюснул ее к стене, распяв на дубовых панелях, хотя знал, что не должен прижиматься. Не должен впечатывать ее в стену со всей силы, чтобы ощутить животом тонкие кости ее бедер. Не должен прижиматься к ее маленькой, идеальной формы груди.

Господи, он десять лет ее не видел и совсем потерял рассудок, вспыхнув как порох.

Если он овладеет ею прямо здесь и сейчас, у этой стены, она воспримет это как попытку вынудить ее к браку. Что его ни в коем случае не устраивало. Она должна иметь право выбора. И он хотел, чтобы этот выбор сделала она сама.

Усилием воли Марлоу оттолкнулся от нее, освободив от веса своего тела и дав возможность вдохнуть полной грудью. Разжав ладони, отпустил ее ягодицы. Ее ноги соскользнули на пол. Напоследок он позволил себе еще одну вольность: потерся носом о ее шею, глубоко вдыхая ее запах. Лишь одной ей свойственный цитрусовый привкус. И отступил назад.

Она стояла перед ним без всякой тени притворства: совершенно растерзанная, с горящими, как изумруды, глазами на бледном, омытом серебром лунного света лице. Ее грудь часто вздымалась. Безразличие бесследно исчезло.

— Лиззи.

Он не мог придумать, что еще сказать. На самом деле он вообще был не способен думать.