После тридцати все сильные чувства стали покидать Глорию – они по очереди уходили за сигаретами и не возвращались. Осталась только злость.

– Мы не ссоримся. Мы пьем. У нас все по-другому.

Стив поглядел на время.

– Через полчаса придут гости. Что на ужин?

– Не знаю. Соображу что-нибудь.

– У нас скоро гости, а ты еще ничего не приготовила?

– Нет.

Удивительно: даже если ты полный придурок, твоя душа все равно хочет жить только с тобой. По идее, у душ должно быть право уйти, когда их хозяин нарушит определенные рамки поведения. Например, если он станет жульничать в гольфе, украдет больше ста тысяч долларов или вконец озвереет. Представьте: все души мира вышли на дорогу и ищут себе новых хозяев. Они держат в руках плакаты и таблички:

…Я хорошо пою!

…Я классно рассказываю анекдоты.

…Я умею делать шиатсу.

…Я знакома с Кэтрин Хепберн.

Вот я, к примеру, не заслуживаю души, и тем не менее она у меня есть. Да, есть – иногда она болит.

Сегодня утром я был на автомойке и случайно встретил давнего приятеля, Тедди. Он теперь психиатр. Пока бывшие заключенные полировали наши зеркала, крали солнечные очки и мелочь с приборной доски, я задал ему вопрос: пришел ли он к каким-нибудь глобальным выводам относительно человечества?

Тедди не понял.

– В каком смысле?

– Ну, например, что все люди на свете – не только твои пациенты, а вообще все – полные неудачники.

Он оживился.

– Да брось ты! Мы не просто неудачники. Мы – катастрофа.

Его «крайслер 300» выскочил из мойки, и мы распрощались. Впервые за несколько месяцев я почувствовал себя отлично, прямо-таки на все сто. Болеть тем же, чем болеет все человечество – вот что такое здоровье.

Но почему, спросите вы, я трачу заработанные в «Скрепках» гроши на автомойку? Отвечу: потому что мне это в кайф. Потому что сегодня день зарплаты. Потому что машина – единственная вещь в моей жизни, которая работает как надо. «Хундай-соната» никогда не ломается. Да, это ужасно скучно, но она работает! Я тоже так хочу.

Только что выглянул за дверь и увидел Шон в костюме Чудо-женщины. Она страшно гордится своим нарядом. Если бы люди были храбрее, они бы носили маскарадные костюмы каждый день, а не только на Хэллоуин. Жить стало бы куда занятней. И раз уж на то пошло, почему мы этого не делаем? Кто велел нам одеваться в скучные тряпки триста шестьдесят четыре дня в году? Только представьте, как легко станет заводить знакомства. С людьми будет куда проще заговаривать – совсем как с собаками: «О, отличный костюм! Я тоже обожаю вампиров. По пивку?» Маскарад – еще один способ растормошить человека. Как гадание или разговор с чужим псом на улице.

Я? Я бы вырядился в матадора. А что, у меня еще неплохое тело, если есть поменьше сладкого и мучного. Было бы классно всегда носить с собой меч. Я бы постоянно думал о том, каково это – вонзить клинок в грудь большого животного, увидеть кровь на стали. Я бы… Черт, перечитал последние два предложения. Ну не псих?

Нет, мне просто хочется иметь при себе видимое оружие.

Точно, я бы оделся в самые обычные тряпки, только на поясе носил бы кобуру с пистолетом. Я бы стал Парнем, Который В Любую Секунду Может Спятить и Всех Перестрелять.

Все-таки я псих. Нет, я вполне нормален. Сейчас увидел себя в зеркале и немного расстроился: пухлый сорокатрехлетний мужик с желтой кожей; перхоть; красные пятна на голове, где я расчесал себорею. Неудивительно, что люди моложе тридцати меня в упор не видят. Засуньте меня в «хундай», и я превращусь в Невидимку. Могу совершить любое злодеяние, а когда полицейские спросят у свидетелей, кто преступник, те ответят: «Да какой-то тип в машине».

Какой-то тип, наряженный Амурчиком, только что просунул голову в дверь и спросил, где тут продается «Максвелл Хаус» в больших банках. (Вопрос: ну кто покупает кофе в канцелярском магазине?!)

Амурчик отправился в другой отдел, а я сижу и думаю.

О чем?

О стрелах Амура, конечно. Интересно, я еще могу влюбиться?.. Неужели я и правда написал последнее предложение? Что дальше – у меня отрастет грудь? Опять вспомнил ту гадалку с поджатыми губами. Если человек не меняется, то в чем вообще смысл событий его жизни? Зачем они тому, кто всегда остается прежним?

– Можно накормить гостей консервированным супом. Тогда надо мной будет смеяться весь английский факультет.

– Они и так смеются. К тому же у нас нет супа.

– Господи, Глория, ты можешь хоть раз не съязвить? Так, а это что?.. – Стив порылся в ящике с фольгой и обнаружил бутылку джина. – Джин?

– Ну да. Я пью его, когда мне лень тащиться к бару.

– Давай хотя бы сварим картошку.

– У нас нет картошки. У нас вообще ничего нет. Мы на мели. Последние деньги я потратила на скотч. Мы даже пиццу заказать не можем!

– Тогда давай напоим гостей до такого состояния, что у них пропадет аппетит.

– Я за, – сказала Глория. – Но надо хотя бы подать закуску.

– В холодильнике есть сыр. Он уже покрылся голубым пушком. Он размножается.

– Соскреби пушок. Кажется, в буфете валялись хлебцы.

– Они валяются там с 11 сентября 2001 года.

– Откуда такая точность?

– Я тогда целый день смотрел Си-эн-эн, и теперь при виде хлебцов меня начинает тошнить – так переживаю за судьбу мира.

Глория погрызла хлебец.

– Они мягкие. Надо их подсушить, чтобы стали хрустящими.

Стив приводил в сознание сыр, а Глория сушила хлебцы. Им было почти весело, но тут Стив порезал палец.

– О черт!

– Ты залил кровью весь сыр.

– Где у нас лейкопластырь?

– В ящике под телефоном.

Стив открыл ящик, нашел там пластырь и коробку шоколадных конфет с ликером.

– Давно они тут лежат?

– Три года. Нам их дарили на Рождество.

Он перевязал палец, снял фольгу с конфет и успел слопать пять штук, прежде чем Глория завизжала:

– Не ешь их!!! Дадим гостям!

– На десерт?

– Именно.

Стив сел и посмотрел на телефон. Он хотел силой мысли заставить его звонить. Однако тот молчал.

Стив часто смотрел из окна на самолеты – ему нравилось думать, что они вот-вот взорвутся от его взгляда. Они никогда не взрывались. Зато это помогало ему высиживать бесконечные собрания кафедры. В ясную погоду Стив упражнялся в пирокинезе, пока мелкие сошки плели интриги и втыкали друг другу ножи в спину. Сам того не зная, он выглядел умудренным и очень привлекательным в «пирокинезной маске». Эта мнимая мудрость и зрелость удерживала его подчиненных от бунта. Стив никогда не замечал, что в ясные дни с ними гораздо легче работать, чем в пасмурные.