Род Блаво очень древний. По семейной легенде, первым, кто посвятил себя помощи людям, стал легендарный Хаиме Блаво, живший в Португалии. У нас из поколения в поколение передается рассказ о том, что однажды он получил особый знак: прямо ему в руки упала с небосклона ярко сияющая семиконечная звезда, и там, где она коснулась его, навсегда осталась отметина. С подобной отметиной родились затем многие представители рода Блаво. Не исключение и ваш покорный слуга.

Впрочем, в отличие от своих родственников, которые обычно довольствовались тем даром целительства, который со времен достопочтенного дона Хаиме передавался у нас в семье, я постоянно, сколько себя помню, старался расширить свои возможности, изучал их природу, работал над приобретением новых навыков, а для этого изучал приемы, техники и, главное, идеологию классической медицины разных народов. Моей целью стало и изучение феномена целителей Блаво. Ведь не подлежит сомнению, что предрасположенность к целительству у нас наследственная. Однако как она реализуется, какие встречаются нюансы, как ею можно управлять – вот вопросы, которые представляются мне очень важными для изучения. В течение всей своей жизни я стараюсь найти ответы на них, анализирую, обобщаю, синтезирую опыт своих предшественников.

Так вот, по-видимому, на меня с детства действовали сразу два фактора: с одной стороны, наследственная предрасположенность к целительству, с другой – сама уникальная атмосфера Ферганской долины.

Я родился в СССР, в обществе так называемого развитого социализма. Лаже не буду останавливаться на странностях экономической системы, созданной тогдашними деятелями. Остановлюсь на идеологических моментах.

Официальной идеологией в стране времени моего детства были научный материализм и научный же атеизм (разумеется, сложно себе представить науку, которая на полном серьезе пропагандировала бы и доказывала абсурдные тезисы, согласно которым в мире не существует ничего, кроме материи в разных формах; такой науки вообще нет, просто по заданию тогдашних правителей государства под идеи материализма была подведена мощная псевдонаучная база).

Буквально все средства массовой информации, детские сады, школы, вузы постоянно занимались идеологической промывкой мозгов юных граждан Советского Союза; любые сомнения в справедливости пропагандируемых идей пресекались.

К счастью, у нас, детей того «застойного» времени, были адекватные родители и бабушки-дедушки, обладавшие достаточным умом и чувством юмора, чтобы научить детей двойной морали. Сейчас все мы с вами понимаем, что криводушничать нехорошо, но что оставалось делать советскому народу пятьдесят, сорок лет назад? Поверить россказням о материи и честно считать, что ты сам и все окружающие – случайно скомбинированный из произвольных молекул кусок мяса, который со временем сгниет, чтобы дать возможность молекулам перегруппироваться по-новому? Находиться в открытой оппозиции официальной идеологии и стать завсегдатаем психбольницы (несогласных принудительно лечили, накачивали новыми и новыми дозами психотропных препаратов, так что они превращались в «овощи» и уже не могли ни о чем рассуждать)? Очевидно, что приходилось выбирать «двойную бухгалтерию»: в нужное время в нужном месте говорилось одно, между собой – совсем другое.

Думаю, моей семье не поздоровилось бы, если бы партийным деятелям стало известно о целительском роде Блаво. Мы берегли информацию от чужих глаз и ушей; мы старались не оказываться на виду, хотя это было затруднительно. Сколько себя помню, мои родители всегда помогали людям, слава об этом шла по округе. Но, к счастью, нами особо не интересовались компетентные органы, а если вдруг возникал специфический интерес, проблема решалась достаточно простым способом: от компетентных деятелей откупались нехитрыми приношениями, главным из которых было спиртное. Впрочем, в Ферганской долине жили люди не подлые и не избалованные; никто из наших соседей не занимался доносительством; а милиционеры и партийные деятели с уважением и пониманием относились обычно к тем, чьими трудами порой и со смертного одра поднимались люди (чтобы строить общее светлое будущее).

Я помню себя с очень раннего возраста. Мама всегда удивлялась, когда я рассказывал, что происходило, когда мне был год, полтора… Она говорила, что, скорее всего, я слышал чьи-то рассказы о ярких эпизодах и привык их считать собственными воспоминаниями. Однако это не так; в самом деле, стоит мне закрыть глаза, и я переношусь почти на пятьдесят лет назад, перед моим мысленным взором возникает то, что обычно младенцы никак не фиксируют, – а я вот запомнил.

Одно из самых ярких и ранних воспоминаний такое. Солнечный день конца марта или начала апреля. На улице уже тепло, вокруг зеленая трава, какие-то цветы, пчелы с жужжанием деловито собирают нектар. Мы с мамой на лугу неподалеку от нашего дома. Тут же журчит небольшой ручей. Мне чуть меньше полутора лет, однако же я уже уверенно хожу и бегаю, в моем словарном запасе пара десятков слов, с помощью которых я поясняю окружающим, чего хочу от них. Мама учит меня пускать кораблики по воде. У нас с собой школьная тетрадка с листами в клетку. Мама аккуратно вырывает по листочку, мы складываем маленькие кораблики и отправляем в ручей. Мне очень нравится бежать за ними и подбадривать их. Если кораблик прибивает к берегу, я помогаю ему сняться с мели, и он плывет дальше, увлекаемый водой. Я смеюсь, мама тоже, мы поглощены общением и игрой.

Вдруг к нам подходит мужчина, который кажется мне весьма пожилым (теперь-то я понимаю, что ему было лет сорок пять – сорок семь). Он здоровается с мамой и просит разрешения присесть на траву рядом с нами. Получив заверение, что он нам не помешает, незнакомец садится и погружается в свои мысли. Мы забываем о его присутствии и снова предаемся своей забаве. И вдруг тишину весеннего луга прорезает слегка надтреснутый голос этого человека:

– Уважаемая, у вас очень интересный ребенок…

– Да, – соглашается не без гордости мама, – он примерно на полгода опережает в развитии своих сверстников. Иногда мне кажется, что он вообще все понимает…

– Он и понимает, – откликается незнакомец. – И даже больше, чем вы, уж простите меня.

– Что вы имеете в виду? – изумляется мама.

– Он видит то, чего не видит иной взрослый.

– Ну да, дети наблюдательны, – соглашается мама. – Рушель, конечно, еще очень мал и не может рассказать обо всем, что видит и ощущает, но он иногда может найти мне какие-то предметы, которые я сама от себя в доме запрятала. Думаю, он просто видит, куда я кладу их, и запоминает. Я забуду – а он вспомнит. Вот сегодня утром я не могла найти наперсток, а нужно было срочно кое-что подшить. Наперсток – вещичка маленькая, я его искала-искала, понимаю, что он где-то у меня под носом, а не вижу, как на зло. Спросила Рушеля: «Ты не видел мой наперсток?» Он тут же его мне отыскал. И такое происходит очень часто. По идее, он не должен бы и знать, что такое наперсток. А он знает не только значение слова, но и где наперсток лежит! – и мама беззаботно рассмеялась.