Это световое шоу было вознаграждено целым взрывом аплодисментов, звуки которых докатились до кабинета моего начальника, Эмиля Динтофера, чьи поздравления свелись к выпуску специального постановления о недопустимости производить в библиотеке шум. И, чтобы не было сомнений по поводу того, кто явился главным нарушителем тишины и спокойствия, Динти даже обвел кружочком пункт двенадцать этого постановления под названием «Ударная волна и сотрясение воздуха при нежелательном повышении тона».

Пятьдесят требований спустя мы с Ник тихо и скромно оформили свои отношения в муниципалитете. Средства обеих наших семей просто не позволяли устроить пышную свадьбу, но нас с Ник это вполне устраивало. Ее отец, на протяжении тридцати пяти лет зарабатывавший на жизнь размещением на улицах постеров, не нажил ничего, кроме мозолей и твердых, как камень, мышц рук и предплечий. К его скудной пенсии мать Ник могла прибавить лишь жалкие гроши, пяти- и десятифранковые монетки. Она торговала гомеопатическими пилюлями на рынке в окрестностях Тулузы. Мои родители были не намного обеспеченнее; выйдя на пенсию, поселились в маленькой двухкомнатной квартирке на окраине Тампы. Когда их уведомили о свадьбе сына, они прислали нам скромный подарок — ваучер на недельную туристическую поездку с правом остановиться в шикарном нью-йоркском отеле. (Не иначе как сын соседей, проживавших на расстоянии двух пальм от моих стариков, обзавелся подружкой, агентом турфирмы.)

Именно в этом отеле и произошла наша первая с Ник супружеская ссора. А яблоком раздора стало деревянное панно над изголовьем кровати с увеличенной копией знаменитой картины Вермера «Кружевница». Еще учась в Париже на факультете изобразительных искусств, Ник познакомилась с оригиналом. И заявила, что категорически отказывается заниматься любовью под взглядом этого совершенно чудовищного и гротескного изображения.

— А что, если накинуть на него простыню? — предложил я.

Ник отрицательно помотала головой:

— Pas questuion![10]

Поскольку размеры нашего «номера» не превышали библиотечной кабинки для научной работы, а омерзительное панно было намертво прикреплено к стене, дело кончилось тем, что я стащил с кровати пружинный матрас и разместил его в узеньком проходе между ванной и встроенным шкафчиком в коридоре. И когда пришло время совершить супружеский акт, головы наши оказались всего в шести дюймах от унитаза из нержавеющей стали, от вида и близости которого у меня, что называется, просто не встал.

В последующие недели и месяцы Ник всячески старалась излечить меня от этого позора первой брачной ночи. Пичкала меня всякими снадобьями на основе трав, а когда убедилась, что и это не помогает, создала специальную книжку-раскладушку, призванную возбуждать половое влечение.

Должен со всей ответственностью заявить вам: «Камасутра» Ник являла собой настоящий шедевр конструирования из бумаги, чресла картонных любовников хлопались друг о друга, напоминая при этом уши слона. Но, увы, все наши попытки скопировать «позу лотоса» или «узел славы» заканчивались полным провалом. Именно тогда Ник настояла, чтобы я проконсультировался с Креветкой.

Доктор Д. был первым, кто попробовал придать психоаналитическую трактовку моей растущей жажде накапливать разного рода сведения и записывать в книжечку, ставшую неотъемлемой частью моего туалета. Он назвал мою графоманию (если дословно цитировать его туманный диагноз) «своеобразным буфером против стыда, придающим ложное ощущение порядка и равновесия эмоционально замкнутому эгоцентричному молодому представителю мужского пола».

Ох уж эти разговоры о буферах! Нет, разумеется, мои записи служили своего рода компенсацией. И, признаю, я, безусловно, использовал их как средство для преодоления отчаяния, страха, разочарования и бог знает чего еще. И да, я действительно замкнут. Но вся эта бредятина ничуть не способствовала улучшению ситуации. И я не видел абсолютно никакого смысла платить кому бы то ни было за то, чтобы он проводил параллель между мной и, допустим, типом, пересчитывающим оконные рамы в читальном зале, или дамочкой, которая перелистывает страницу любовного романа, только когда минутная стрелка настенных часов перевалит за цифру двенадцать.

Это вовсе не означает, что подобных проблем у меня не было. Когда жизнь становилась невыносимой, будь то на работе или дома, я действительно первым делом хватался за свою записную книжку. Ну а чем тогда можно объяснить мое увлечение тахиграфией, иначе говоря, стенографией, в годы изучения методики Дьюи в колледже? Да просто тем, что все эти сокращения и крючочки позволяли втиснуть на страницу гораздо больше текста. Но что самое главное — записи мои становились непонятными постороннему глазу. А со стороны все это, конечно, казалось подозрительным и необъяснимым.

Ник продолжала одаривать меня подарками в надежде, что это вызовет вспышку угасшей страсти. На двадцатипятилетие она преподнесла мне маленький домик, на создание которого ее вдохновил мой рассказ о лекции по библиомании. Там нам показывали слайды, на которых была запечатлена библиотека одного ученого. Когда я описал эту его комнатушку размером с чулан Ник, та спросила:

— Tu le veux?

— Хочу ли я такую же? — со смехом перевел я. — Да кто ж не хочет?

— Ах так? Ладно. Сделаем и тебе такую же.

Сверяясь с черно-белой зернистой фотографией дублинской библиотеки Нарцисса Марча, Ник всего за три недели соорудила мне такую же «клетушку». При этом я все время уговаривал ее упростить дизайн, но она отказывалась. Где-то на распродаже строительных материалов жена раздобыла медную проволоку и соорудила из нее зарешеченные окошки — одно для приема заказов, другое для выдачи книг. Там же нашлись и дубовые дощечки — прекрасный материал для изготовления полок. От выдвижных каталожных ящиков на металлических колесиках пришлось отказаться, зато Ник соорудила очень аккуратные картонные ящички для хранения моей непрерывно растущей коллекции бланков требований. К одной из стен она намертво прикрепила второе издание труда Дьюи под названием «Десятичная классификация и индексы», а также трактат Линдсея о стенографии «Делаем заметки», хотя кража этих томов казалась мне маловероятной.

Соорудив «клетушку» прямо за изголовьем нашего брачного ложа, Ник надеялась тем самым улучшить интимную сторону наших отношений, но этого не произошло. Клетушка стала моим убежищем от бесконечных семейных ссор и требований супруги, а коллекция тем временем множилась, разрасталась и все больше заполоняла квартиру.

— Дань уважения месье Нарциссу, — провозгласила Ник, провожая меня в клетушку. И, увы, была права.

Едва успел я занять свое место у окошка, как подошел Джессон и затребовал еще одну книгу, близкую моему сердцу.

— «Жизнь Джонсона» Босуэлла? О, это и мой любимчик тоже! — воскликнул я. — На семинарах по лексиконам требовали предварительно прочесть предисловие к его «Словарю».

— Великолепно, — заметил он. — Теперь понимаю, почему вам нет равных на этом посту. Видите ли, я в данный момент занят исследованием иронии в литературе конца восемнадцатого столетия.