С оглушительным скрежетом фюзеляж плугом взрыл зем­лю. Трение о твердую почву чуть сбило скорость, но само­лет все еще делал более сотни миль в час. Из пробитых ба­ков хлынуло и загорелось топливо, образуя два черно-рыжих огненных хвоста.

Самолет развалился бы на части, если бы ближе к излучи­не поросшая травой почва не уступила место илистой. Лишен­ный крыльев, самолет походил на гигантское червеобразное существо: бело-голубое, сверкающее, вымазанное в грязи, оно будто стремилось зарыться в трясину. Наконец, дав крен, са­молет остановился. Франсишку по инерции бросило вперед, и, ударившись о приборную панель, она потеряла сознание.

Если не считать треска горящей травы, журчания реки и шипения пара, вокруг воцарилась тишина.

Вскоре из леса выступили призрачные тени. Бесшумно, слов­но клубы дыма, приблизились они к разбитому фюзеляжу...

Сан-Диего, штат Калифорния, 2001 год

Изящная яхта «Непентес» покачи­валась на волнах у тихоокеанско­го побережья, к западу от Энсинитас. Это было самое роскош­ное судно флотилии в Сан-Диего, включающей, казалось, все виды парусных и моторных судов. Плавные обводы, шприн­тов, копьем выдающийся вперед, выпуклый транец, длина две сотни футов... Яхту словно создали из белого фарфора. Кор­пус, отполированный до зеркального блеска, сверкал под яр­ким калифорнийским солнцем. Флажки и флаги трепетали на ветру от носа до кормы. То и дело в безоблачное небо срыва­лись воздушные шарики.

Внутри обширного, оформленного в британском стиле са­лона струнный квартет наигрывал что-то из Вивальди для пе­строй публики, состоящей из одетых в черное кинозвезд, упи­танных политиков и стройных телеведущих. Гости обраща­лись вокруг стола из красного дерева на толстых ножках и, словно оголодавшие, уминали паштет, икру белуги и креветок.

На высушенной солнцем палубе дети в инвалидных коля­сках и на костылях угощались хот-догами и гамбургерами, на­слаждаясь свежим морским воздухом. Над ними, словно кури­ца-наседка, хлопотала миловидная женщина лет пятидесяти. Чувственные губы и васильковые глаза Глории Экхарт полю­бились миллионам зрителей, видевших ее фильмы и популяр­ный телесериал. Ее дочь, симпатичная веснушчатая девочка, рассекавшая по палубе в инвалидном кресле, также была зна­кома каждому фанату Глории. Актриса оставила карьеру на пике популярности, чтобы все силы и состояние отдать детям-инвалидам. Сейчас влиятельные и богатые гости смаку­ют внизу «Дом Периньон», а чуть позже их попросят выпи­сать солидный чек в пользу фонда Экхарт.

Глория обладала талантом к подобного рода акциям, пото­му она и устроила прием на «Непентес». Спущенная на воду в 1930 году в Глазго, эта яхта сразу вошла в число самых изящ­ных и роскошных моторных судов. Первый владелец, англий­ский граф, проиграл ее за ночь в покер одному голливудско­му воротиле. Тот был падок на карточные игры, долгие вече­ринки и несовершеннолетних старлеток. Сменив множество безразличных хозяев, «Непентес» окончила дни рыболовным судном, и окончила неудачно: пропахшая тухлой рыбой, гни­ющая, она стояла на приколе в самом дальнем углу дока. Спас ее магнат из Кремниевой долины — и теперь пытался окупить вбуханные в восстановление деньги, сдавая судно в аренду для мероприятий вроде того, что устроила сегодня Глория Экхарт.

Мужчина в синем блейзере с приколотым к груди бейджем участника регаты вглядывался через бинокль в аквамарино­вые просторы Тихого океана. Протерев глаза, он снова при­ник к биноклю. На горизонте вверх поднимались белые об­лачка. Мужчина в блейзере поднял баллончик аэрозоля с на­садкой в виде пластикового рожка и трижды нажал на клапан.

Кря-кря-кря!

Гудок эхом разнесся над водной гладью, будто брачный призыв чудовищного селезня. Флотилия мигом подхватила сигнал: крики голодных чаек потонули в разразившейся ка­кофонии ответных звуков. Сотни зевак приникли к окуля­рам биноклей и видоискателям фотоаппаратов. На всех су­дах пассажиры разом устремились к одному борту, создавая опасный крен. Гости «Непентес» смели остатки еды и, при­хватив бокалы шампанского, единым потоком вылились на палубу. Прикрывая глаза ладонями, они всматривались, как перистые облачка брызг принимают форму петушиных хво­стов. Ветер доносил звук, похожий на гудение потревоженно­го пчелиного улья.

В сотне футах над «Непентес» кружил вертолет. В его салоне коренастый итальянский фотограф по имени Карло Поцци похлопал пилота по плечу и указал на северо-запад. В сторону флотилии двигались две пенные борозды. Прове­рив страховку, Поцци одной ногой ступил на полозья и во­друзил на плечо пятидесятифунтовую телекамеру. Научен­ный опытом, он пригнулся под сильным ветром и нацелил сверхмощные линзы на приближающиеся параллельные ли­нии. Повел объективом вправо и влево, давая зрителям по всему миру разглядеть десяток взрезающих волны гоночных судов. Затем сфокусировался на двух ведущих бортах в чет­верти мили от основной группы.

Сорокафутовый катер приподнятым носом рассекал шап­ки пены на гребнях волн. Ярко-красный, как пожарная маши­на, он словно пытался вырваться из оков гравитации. Иду­щий за ним в сотне ярдов соперник сверкал, как золотой са­мородок. Оба напоминали скорее звездные истребители, чем морские суда. По бокам к плоским палубам крепились похо­жие на торпеды выступы-спонсоны. Отсек двигателя накры­вали аэродинамические крылья. В двух третях от двойных за­остренных носов помещались фонари кабин, как у самолетов типа «F-16».

Под правым фонарем красного катера сидел Курт Остин. Загорелый, решительный, он стойко переносил удары о твер­дую, словно бетон, воду. (В отличие от сухопутных транспорт­ных средств у морских судов нет амортизаторов.) Каждый удар сотрясал композитный корпус из кевлара и карбона, зу­бодробительной волной проходя по телу Остина. Несмотря на мощное телосложение — широкие плечи, накачанные бицеп­сы, двести фунтов веса — и ремни безопасности с пятиточеч­ным креплением, Курт ощущал себя как баскетбольный мяч в руках Майкла Джордана.

Всю, до последней капли, силу здоровяк Остин направил на то, чтобы руками удерживать в нужном положении трим­меры и рукоятки дроссельной заслонки, а левой ногой — пе­даль, контролирующую давление в могучих сдвоенных тур­бодвигателях.

Под левым колпаком, сгорбившись, сидел Хосе Джо За­вала. Затянутыми в перчатки руками он крепко вцепился в черный руль, настолько маленький, что с его помощью, каза­лось, невозможно править таким катером. Хосе чувствовал се­бя больше стрелком, нежели водителем. Сжав губы в плотную линию, он следил за морем — не поднимется ли ветер, не из­менится ли высота волн. Обычно веселые, темно-карие глаза остекленели. Качка лишь добавляла проблем. И если Остин чувствовал удары о воду, в прямом смысле, задом, то у Зава­лы страдали главным образом руки.

— С какой скоростью идем? — пролаял Остин в микрофон рации.

Завала глянул на электронный спидометр.

— Сто двадцать две. — Его взгляд сместился на экран GPS- навигатора. — Курс держим.

Сверившись с часами, Остин посмотрел на таблицу у пра­вого бедра. Стошестидесятимильная гонка началась у бере­га Сан-Диего, сделала два крутых поворота у острова Святой Каталины и вот вывела участников на финишный отрезок. Вдоль всей дистанции зрители на пляжах с замиранием серд­ца следили за окончанием соревнования. С минуты на мину­ту пилоты гоночных катеров выйдут на финальный поворот.