Накануне Второй мировой войны большинство американцев просто не были настроены на крестовый поход против фашизма в целом и ее немецкую разновидность – гитлеровского национал-социализма (нацизма) – в частности. Они мало или вообще ничего не знали обо всех этих европейских «измах», а самим им непосредственно фашизм не угрожал. Не волновал их и милитаризм, будь то немецкий или японский: в конце концов, в самих Соединенных Штатах милитаризм и насилие традиционно прославлялись, а не осуждались. Джи-аи, кстати, позже жаловались, что они впервые познакомились с фашистской (или, по крайней мере, квазифашистской) практикой именно в своей собственной армии в виде ежедневных мелких унижений и плохого обращения, того, что стало известно как «дедовщина»9. Большинство американских солдат также мало знали о людях и странах, которые они освободили, да и не интересовались ими.

Знаменитый генерал Паттон – способный военачальник, который, однако, стралал манией величия и терроризировал своих солдат масштабной дедовщиной, был совершенно точно не единственным американцем, который проявлял больше сочувствия к немецким гражданам и военнослужащим, чем к голодным, больным и грязным изможденным людям, с которыми американцы столкнулись в концлагерях10.

Предыдущему поколению американцев внушали, что Первая мировая война была «войной за то, чтобы покончить со всеми войнами», или, как заявил президент Вильсон, «войной за демократию». Однако исход ужасной резни показал всю ложь этой красивой фразеологии, и мировоззрение разочарованной Америки в двадцатые и тридцатые годы было поэтому решительно антивоенным11. Поколение американцев, на долю которого выпало участвовать в «Великой войне», больше не было восприимчивым к идеалистическим фразам Вильсона, которые теперь хлынули из уст Рузвельта и Эйзенхауэра. Люди этого поколения на самом деле не знали, за что они боролись; на идеологическом уровне его представители боролись, как выразился американский историк (и ветеран войны) Пол Фасселл, «в вакууме». Он же пишет: «Войска на поле битвы не были настроены ни возвышенно, ни низменно. Они вообще не были никак настроены». Американские солдаты не хотели этой войны, и они не хотели бороться за красивые идеалы свободы, справедливости и демократии, они боролись, чтобы выжить, чтобы выиграть войну, для того, чтобы положить ей конец, для того, чтобы иметь возможность оставить армию, для того, чтобы иметь возможность вернуться домой. Когда они слышали идеалистическое объяснение войны, они, как правило, отвечали на это выразительным и кратким: “Чушь!” Солдатами руководила абсурдная, но неотразимая логика, – как пишет Фасселл. – Чтобы попасть домой, надо было закончить войну. Завершение войны было причиной того, ради чего вы воевали. Единственной причиной»12. Тот же мотив пронизывает фильм «Спасти рядового Райана», в котором один из американских солдат замечает, что они боролись «за право вернуться домой»13. У большинства американского гражданского населения тоже не было четкого представления, о чем, собственно, шла речь в этой войне. Опрос Гэллапа сентября 1942 года показал, что 40 процентов американцев вообще не имели понятия, почему их страна была вовлечена в войну, и что менее чем одна четверть американцев вообще когда-либо слышала об «Атлантической хартии». Только 7 процентов смогли назвать одну из перечисленных в ней «четырех свобод». Для американского народа война была не крестовым походом за свободу и демократия, а просто, как писал журнал «Fortune», «болезненной необходимостью», прискорбной, но неизбежной неприятностью14.

На самом деле неважно, что думали американские солдаты или гражданское население, потому что их мнение не играло роли в процессе принятия решений, которые привели к вступлению их страны в Вторую мировую войну. Соединенные Штаты представляют собой демократию в том смысле, что американским мужчинам и женщинам время от времени позволяется избрать республиканских либо демократических кандидатов на пост президента и в члены Конгресса; они на самом деле пользуются этим правом, если для них имеют значение зачастую весьма тонкие различия между двумя политическими партиями, но это явно относится к не очень-то высокому проценту американцев. В любом случае существование избирательного ритуала не означает, что рядовые граждане США имеют большое влияние в коридорах власти в Белом доме, Капитолии, Пентагоне или где-нибудь еще в Вашингтоне. Решения американского правительства, касающиеся внутренней и внешней политики, как правило, являются лишь весьма бледным отражением мнений и интересов простых американцев.

С другой стороны, было бы также неверно полагать, что президент монополизирует процесс принятия решений, подобно всемогущему диктатору, хотя он широко считается «самым влиятельным человеком на Земле». В действительности американские президенты пользуются гораздо меньшей властью, чем обычно предполагается; они не могут рассчитывать даже на автоматическую поддержку членов их собственной партии в Палате представителей и Сенате, и они также должны принимать во внимание мнения генералов Пентагона, влиятельных членов кабинета, высокопоставленных чиновников, СМИ и различных мощных лоббистских групп. Кроме того, уже не секрет, что ФБР и ЦРУ зачастую преследуют официальные и неофициальные американские политические цели дома и за рубежом, иногда без ведома «арендатора» Белого дома. Поэтому американская политика во время войны не должна объясняться как в первую очередь зависящая от личных мотивов и целей президента Рузвельта, как это обычно делается многими историками, которые до сих пор придерживаются распространенного в девятнадцатом веке понятия, что «великие люди» определяют ход истории15. Этот вид исторических исследований недостаточно принимает во внимание неназванные экономические и социальные факторы, которые для отдельных лиц – «великих людей», таких, как Наполеон, Гитлер, Черчилль или Рузвельт, дают возможность играть ведущую роль в исторической драме того или иного определенного периода. История, таким образом, слишком часто вырождается в биографии. Данная работа, в отличие от них, исходит из того, что история, скорее, определяет, кто станет великими людьми, чем великие люди определяют курс истории. Поэтому мы стремимся понять роль Америки во Второй мировой войне в свете внутренних сил в американском обществе, чья важность далеко превосходит любого, даже важного, по общему признанию, президента, например, Рузвельта.

В Америке важные общественно-политические решения не принимаются ни президентом в одиночку, ни американским народом в целом. Как писал Майкл Паренти, Соединенные Штаты можно определить, как «демократию для немногих», то есть государство, которое во многих отношениях выглядит как демократия, но в котором за веревочки дергает лишь небольшая группа обладающих властью, как правило, очень богатых людей. То, что Америка делает или не делает, как правило, отражает и продвигает интересы политической, социальной, экономической и военной элиты страны – того, что описывается как «правящая элита» в одноименной книге Ч. Райт-Миллса, хорошо известного социолога, который преподавал в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Как писал Миллс, члены этой правящей элиты власти «правят крупнейшими иерархиями и организациями современного общества. Они правят подлинным треугольником власти». Но в то время как Миллс, как правило, считает, что все «отряды» правящей элиты – «вояки», «политиканы», «корпоративные богачи» и так далее – примерно равны по своей власти и важности, данное исследование подчеркивает ведущую роль экономических интересов и, следовательно, элиты экономической. С нашей точки зрения, правящая элита США мотивируется прежде всего экономическими интересами, интересами бизнеса, и ее подлинными нервными центрами являются крупные американские корпорации, такие, как Ford, General Motors (GM), ITT и IBM, которых часто коллективно именуют «большой бизнес». Эти крупные корпорации пользуются огромным влиянием в Вашингтоне, и не будет преувеличением сказать, что во многом американское государство, прежде всего, служит их потребностям и продвигает их интересы. Учитывая, что правящая элита США действует прежде всего в интересах американских корпораций, Соединенные Штаты, действительно, можно назвать «корпоративным государством», как пишет Майкл Паренти. Так обстояли дела уже задолго до Второй мировой войны, в двадцатые годы, когда президент Калвин Кулидж категорично, но откровенно заявил, что «дело Америки – это бизнес».