class="p">Но хотелось бы опочить на родине. По-человечески. Простившись с женой и дочкой, сердцем, печенью и почкой, стать земляною кочкой. Лечь в родную сырую землю, а не в чужую сухую воду. Но вот только узнает ли родина-отец? Без документов, в странном иностранном костюме.

– Ваш паспорт?

– Его взорвали пираты.

– Без паспорта вы не русский.

– У меня нет денег. Позвольте хоть в тюрьму сесть.

– Без паспорта ты не человек.

– Ну позвольте хоть в землю зарыться!

– Без паспорта ты не труп.

Да, век России не видать! Впрочем, кос её ржаных, глаз её голубых – тоже. Надо пока пристраиваться здесь.

Одалиска жалась к пьеро. Моника прижималась к Петру Петровичу. Парча терлась об атлас. В толпе затерялись они. Друзей нигде не было видно. Бутафорин не любил толпы. Она казалась ему безликой и враждебной. Даже если пела и плясала. Он вспомнил советский парад. По Красной площади шла колонна крепких парней. И все с гармонями. Заметьте, не с Монями. Это бы куда ни шло. А именно с гармонями. Вот что было жутко. Это было страшней, чем если бы они шли с автоматами Калашникова. Казалось, за сползающей маской безумие неприкрытое мелькнуло.

Где ты живешь, Моня? У тебя есть квартира? Целый дом!? И ты в нем одна!? Монечка, я люблю тебя! Предлагаю тебе свою руку и сердце. Впрочем, что мелочиться! Всего себя тебе предлагаю. Давай жить как муж и жена. И начнем прямо сегодня же.

Начнем и кончим, и снова начнем, – был ответ одалиски.

Толпа расступилась. На нашу парочку двигался, простите за ходульную фразу, некто на ходулях. С головы до ног он был обтянут черным матерьялом, на котором спереди и сзади белело изображение скелета. Смерть на костылях.

– Бежим, а то сейчас накостыляет! – увлекая за собой Моню, крикнул прозайка.

– Такси! – крикнул он, стоя на причале.

И к ним подплыла гондола с прибитой к борту шахматной доской.

6

Хлопки фейерверка, музыка и гул отдалились, стали глуше. Гондола скользила по узкой сумрачной улочке. Редкие фонари, редкие звезды. Под тентом, где прилегли Петя и Моня, было еще темнее. Стоящий на высокой корме лодочник что-то напевал вполголоса, отбивая ритм веслом по воде. Хотя почему “что-то”? Со всей ответственностью можно заявить: он напевал баркаролу. Он был без головы: ее мешал видеть нависающий тент. В остальном – гондольер как гондольер: изящные башмаки с “розочками”, белые гольфы, короткие (до голеней) атласные штаны, светлая шелковая сорочка и темный бархатный жилет.

Мой маленький дружок, тебе, конечно, известно, чем занимаются дядя и тетя, когда остаются наедине. Да, они разговаривают о погоде. Впрочем, необязательно наедине. Случается, в разговоре принимают участие и другие дяди и тети. Но все-таки, поверь моему опыту, о погоде лучше всего говорить с глазу на глаз, тет-а-тет, визави, лоб в лоб. Нет, лоб – грубовато. Вот лобок – хорошо. Вот и Петр Петрович с Моникой… Тут, правда, был еще один дядя. Лодочник. Но, во-первых, он был за рулем, и ему было нельзя. А во-вторых, у него не было головы, поэтому можно считать, что его вовсе не было.

– Отчего ты так жадно дышишь? – спросил Бутафорин.

– На меня давит атмосфера в одно человеческое тело, – ответила одалиска.

– А мне кажется, напротив, давление сегодня понижено: в моем столбе явно поубавилось ртути.

Петр Петрович задумался о будущем. Последствия надо предвидеть. Неожиданности ни к чему. Ни ему, ни ей. Он вышел из младенческого возраста. Из-под тента к корме он вышел.

– Простите, у вас презерватива не будет? – обратился он к гондольеру.

Ничто не мешало зрению, и он увидел: а парень-то с головой! Однако наличие головы у гондольера производило не менее странное впечатление, нежели ее отсутствие. Казалось, левая половина черепа (фас) выступала оппонентом правой. Она не имела волос, брови, ресницы и даже глаза. Вообще она выглядела много старше. Ей можно было дать лет 70, тогда как в целом лодочнику было не больше 30-ти. Стройный атлет. И красивый, если бы не эта жуткая странность.

– Профессия налагает отпечаток, – сказал он глухим баритоном. – Постоянно приходится крутиться между жизнью и смертью.

Он достал из стоящей рядом коробки упаковку “изделий” (выражаясь языком советских аптекарш) и протянул её Бутафорину. Какая предупредительность, подумал Петр Петрович. Неужели работать таксистом столь опасно?!

– В другое время и в другом месте ты не получил бы от меня “резинки”, – сказал таксист. – Я против противозачаточных средств. Если все начнут ими пользоваться, я останусь без работы. Но мой девиз: исполни желание пассажира! Ведь это желание последнее. Так, кстати, если ты обратил внимание, называется мой челнок.

Вдруг не по себе почему-то стало Петру Петровичу. Чужая страна, поздний час, бандитская рожа делает жуткие намеки. – Вы хотите сказать, что у меня больше не будет желаний, что я…

Рожа молчала.

Бутафорин, обнаглев от испуга, крикнул: – Ты скажи хотя бы, как тебя зовут?

– Харон, – был ответ.

Знакомое вроде бы имя! Где-то он о нем слышал. Или читал. – А фамилия как?

– Летов.

– Неужели русский? – удивился Петр Петрович.

– Нет, скорее я интернационален.

Все ясно стало инженеру душ. Значит, еврей! Между тем гондольер разговорился. Словоохотлив оказался каналья!

– Я, – говорил он, – должен исполнять любые желания. И слава богу, что человек не требует напоследок много. Иначе мне пришлось бы тянуть за собой баржу. А так все людские прихоти умещаются в этой коробке (он пнул коробку, стоящую под ногами). То ли по причине растерянности, то ли из-за чувства прощанья, когда обычное становится дороже, – только человек напоследок вспоминает, как правило, что-то незначительное, слишком земное, то, с чем имел дело всю жизнь. Часто просят покурить и выпить. Реже хотят заняться сексом. На этот случай для мужчин у меня есть надувная кукла, а для женщин – набор пластиковых пластичных эластичных пенисов. Правда, это только часть мужчины. Но, я бы сказал, корневая часть. И дамы со мной вроде бы соглашаются. Но все-таки предпочитают целое. В моем лице. Еще реже людей интересует сборник молитв или библия. В роли заклинателя грехов опять же ваш покорный слуга. И гребец и продавец и пастырь овец. Но я заболтался. Тебя ждет дама. Спеши. Меа. Аминь. Не оброни “резинки”. Я их дал тебе еще потому, что не выношу, когда дети остаются без родителей. Мальчик, где твой папа? Умер? Да как он смел! Бросить ребенка на произвол судьбы. Экое свинство! Бедные бедные дети!

Гуманный гуманный Харон. Не человек, – альтруист.

И снова лишь всплески весла. Резвится в воде шалопай. Входит в воду, как в масло.