— А в резервуаре-то, кто? — спросил Талгат.

— Оооо, — протянул Кон Ги, — я не могу вам сказать об этом! Хотя, вы же все равно столкнетесь с ним на совете…

Оказалось, что на корабле находятся еще пассажиры, но из-за особенностей их природы одни находились в изоляторах, другие в аквариумах, третьи тел почти не имели.

— У нас есть теории о кремневой форме жизни, ее даже пытались получить в лабораторных условиях, но, увы, мы еще не доросли до этого. Наши знания так ничтожны, если смотреть на это в масштабах вселенной. — грустно вздыхал Сергей.

— Я знаю обо всем этом, гость, — в голосе капитана чувствовалась ностальгия. — Я прожил на вашей планете некоторое время, не очень долго по вашим меркам. Наш народ живет значительно дольше, раз в триста. Сами понимаете, мне спрятаться у вас проблем не составляет — лег на обочину и все. Мне выпала честь быть учеником одного замечательного профессора, меня послали вместе с отрядом таких же неокрепших камней, как я. Совсем не многие желали налаживать контакт, все больше чурались нас. Вы, должен сказать, то есть ваша планета, совершенно не гостеприимны. Вы вот обрадовались бы каменной многоножке у себя в огороде?

— Даже не передать, как я счастлив, видеть такое! — подскочил Шлепенков. — Для меня, как для биолога, это, пожалуй, сравнимо с постижением смысла жизни! Или как-то так.

— Ох, что вы. Я рад иметь причастность к вашему озарению, но я это всего лишь я.

— Моя родная планета похожа на звезду, она расплавлена, но звездой не является. Мои земляки выходят из ее лона и живут на поверхности, но могут и вернуться обратно, стать частью планеты снова, чтобы позже родиться еще раз. — Кон Ги водил двумя парами толстых каменных рук из стороны в сторону, как оперная дива, голос его убаюкивал. — Мы живем очень долго, за это время мы успеваем пожить на всех обитаемых планетах, много знаем, много умеем. Поэтому очень часто в экспедиции снаряжают именно нас. Мы незаменимы.

— Кто снаряжает? — напрягся Шлепенков.

— Совет, конечно… Ох и засиделся я у вас, пора проверять трещину.

Кон Ги ушуршал по своим делам, оставив Шлепенкова с глупейшей улыбкой на лице, чего нельзя было сказать о Талгате.

– **аный булыжник, только зубы заговаривает. — фыркал Талгат.

— Чего бухтишь? Вы, кажется, поладили.

— Он тебе на уши сел, а ты и обоссался от радости.

— Никто тут не ссытся! — возмутился Сергей, напуская на себя самый серьезный вид.

— Он все говорил и говорил, кажется, что по делу. А ты скажи, что ты узнал из его разговора? — Талгат встряхнул свою кожаную потрёпанную куртку.

— Ты про планету не слышал, что ли?! Да ты хоть понимаешь…

— А ты скажи-ка, как она называется? — прищурился Казах.

— Так… Он же сказал… — Шлепенков потер подбородок. — Не сказал.

— Вот-вот! У меня прораб такой. Спросишь, мол, когда зарплата? А он наплетет про формы жизни с три короба… Они наверно родственники. Даже мордой похожи. — Талгат накинул куртку на плечо, укладываясь спать, бросил через плечо, — Ты, Сергей Сергеевич, вроде образованный, все знаешь, а натуральной жизни и не нюхал еще.

Корабль летел. Шло время.

Сергей и Талгат стали своими на корабле, практически частью команды. Теперь им разрешалось разгуливать где хочется, трогать и глазеть, что хочется, даже заглядывать в залы других «гостей», но только издали. Чтобы хоть чем-то занять себя, и не сойти с ума, они выполняли разные поручения Кон Ги и человека-ящера. Правильно произнести его имя на человеческом языке не представлялось возможным, поэтому Талгат звал его просто Саня. Сергей Сергеевич нашел себе занятие по душе: растения, что оплетали корабль изнутри, несли понятную функцию кислородообогащения, как оказалось, им не требовался грунт, все необходимое для синтеза они брали из воздуха и из смеси, которой обрызгивал их Саня. Шлепенков охая и ахая, ползал по кораблю взад и вперед, нюхал стебли, пробовал на вкус, растирал в пюре листья вьюна. Каково же было его удивление, когда он обнаружил тончайшие ветви металлической сетки внутри некоторых растений.

— Можно ли было предполагать, что я найду подтверждение своих догадок именно сейчас!? В тело растения вживлена микросеть компьютера, и благодаря этому можно контролировать его деятельность! Я гений! Нет, они гении! — прыгал Шлепенков. — Я создавал проект подобного организма еще в прошлом году, и вот теперь я держу его в руках! Газ, испускаемый зеленой массой вьюнов, перерабатывают водоросли, что живут в этих настенных трубках, и пускают в ионный двигатель. Ты понимаешь, насколько это важно?! Это шедеврально!

Если Сергей Сергеевич с каждым днем становился все активней, Талгат, напротив, будто угасал понемногу с каждым днем.

— А я вот не вижу ничего радостного. Знаешь, Сергей, сколько бы я себя не убеждал, что все это супер, у меня счастья в штанах не прибавляется. А знаешь почему? Мы летим очень долго, и еще столько же будем лететь назад. У меня нет никакого образования, но даже я понимаю, когда мы вернемся, меня уже никто не будет ждать. Сын отвернется от меня, жена будет пилить пуще прежнего, а с работы меня уже давно уволили. Самое обидное, что никто не знает, что я этого не хотел.

Талгат отвернулся.

— Я бы посмотрел на это иначе, — в задумчивости отвечал Сергей, — нас увезли у всех на виду, генерал, который сопровождал меня, всю жизнь посвятил космосу, стольких парней подготовил… Да и много ли нашего брата? Тех, что летали так далеко, кроме нас двоих, никого! Нас не оставят в покое до конца дней. Ты будешь занят, уверяю тебя. Мы будем ценным лотом на ярмарке вакансий! А вот на счет жены и сына… Ты, я полагаю не в курсе устройства пространства-времени.

— А это что за шайтан?

— Талгат, послушай, только держи себя в руках. Талгат, когда мы вернемся, наши родные будут в преклонных годах, скорее всего. По моим подсчетам мы болтаемся в космосе несколько месяцев, но это в космосе, на световых скоростях, а на Земле наверно наши внуки нянчат своих внуков. Время здесь течет иначе. На практике, конечно, этого никто пока проверить не мог. Мы будем первыми.

Ответом Шлепенкову было серое перекошенное лицо казаха.

Долгое время Талгат ни с кем не разговаривал, целыми днями сидел один, пялясь в стену, в беседах не участвовал, плохо ел. Однажды Сергей заметил, что его друг стал покидать камеру каждые два часа; куда он ходил и чем занимался, Сергей выяснять не стал, он тихо радовался, что Талгат, наконец-то, ожил. К тому же молчаливый Ящер