Джек поселился в холостяцкой квартире Гарри. Пока он проходил курс обучения и возвращался домой, вне себя от восторга, принося лёгкий запах формальдегида, приводя шумную толпу друзей, Гарри всё глубже погружался в безделье джентльмена, стиль жизни, который может длиться годами. Оживлённый заведённый порядок – гимнастические булавы, бритьё у парикмахера, энергичная прогулка по парку, визит в клуб, куда его записал дедушка, а там – газеты, неторопливый ланч, чтение книг в библиотеке, способствующее пищеварению, потом звонок в Турецкие бани Лондона и провинции, ванна и массаж, и снова в клуб, чтобы выпить чаю и вернуться в свою квартиру обедать с Джеком.

Не считая случаев, когда у Джека были другие планы, они тихо проводили вечера, чтобы не мешать Джеку учиться, и рано ложились спать. Они вели спокойную, размеренную и, если говорить о Гарри, целомудренную жизнь, что сильно отличало их от соседей. Квартира, которую они снимали, располагалась в популярном среди холостяков доме на севере Пикадилли. За благоразумными юношами приглядывала миссис Оллардайс, почтенная домработница, которую отец когда-то нанял для них в качестве няньки; теперь она каждый день приезжала к ним из Ламбета[4], чтобы готовить и убираться.

Внезапная смерть отца, о которой им сообщил семейный адвокат, в свою очередь узнавший о ней от юриста в Ницце, стала бо´льшим потрясением для Гарри, чем для Джека. Младший сын знал отца лишь по формальным, ничего о нём не говорящим письмам («Я рад слышать о блестяще выдержанных экзаменах… Я одобряю ваш выбор квартиры…»), поэтому новость вызвала у него не больше страданий, чем известие о крушении компании, куда он одно время подумывал вложиться. Джек брал пример с Гарри, смотрел на него, ожидая указаний, как себя вести и как чувствовать. Целый год они, как положено, носили траур, но Гарри не знал, что Джека отстранили от занятий за несоблюдение формы одежды, хотя он и отпрашивался на неделю, чтобы присутствовать на похоронах отца в Ницце.

Похороны прошли в нелепой, холодной обстановке (для Гарри стало открытием, что на юге Франции бывает плохая погода). Кроме них с Джеком и пастора местной англиканской церкви, присутствовали также видавший виды консул и две дебелые француженки в шляпах с вуалью, одна из которых поддерживала другую, когда та, не в силах держаться на ногах от горя, рухнула у могилы. Они скрылись в мелкой мороси раньше, чем Гарри успел представиться, а консул был либо слишком тактичен, либо искренне не знал, кто они такие.

Гарри не мог притворяться, что убит горем. Если он и скорбел о чём-то, то только о своей неспособности скорбеть. Его воспоминания об отце были столь скудными и далёкими, что не позволяли им доверять. Он помнил, или думал, что помнил, как шёл позади него по каменистому пляжу, но в памяти сохранилось лишь, как трудно было идти по камням, держась за руку взрослого, и не осталось никаких тёплых чувств. Он помнил роскошную бороду, немного похожую на ту, какая бывает у королей, острый запах лайма и чего-то послаще, какого-то средства для ухода за собой – масла для бороды или лосьона для бритья. Он никак не мог воскресить в памяти его голос и внезапно осознал, что со временем стал читать про себя его письма голосом нелюбимого директора школы Харроу, а совсем не отцовским. Но, лишившись теперь уже обоих родителей, он ощутил тоску по матери с новой силой, острое и простое желание общения с женщинами.

В их жизни не было места особам прекрасного пола, если не считать миссис Оллардайс, которая, в общем-то, тоже не то чтобы присутствовала в их жизни, и хрустящие корочки пирогов удавались ей лучше, чем разговоры. Их дом состоял лишь из холостяцких квартир, но соседей сверху и снизу порой посещали более или менее приличные женщины; порой Гарри случайно сталкивался с гостьями на лестнице или в вестибюле. Здороваясь, снимал шляпу, в ответ получая приветствие или скромно опущенный взгляд, а потом за его спиной завязывался разговор, оставлявший на долю Гарри лишь обрывки фраз и столь же искушающий лёгкий аромат фиалок, духов или мыла.

В театрах, магазинах, во время полуденных прогулок Гарри наблюдал за женщинами, как за дикими птицами, отмечал элегантность или простоту их нарядов, то, как меняется их поведение наедине с собой и в компании, с мужчиной или другими женщинами. Но не было той, кого он мог бы считать своей подругой, не было и той, о ком он мог бы сказать, что хорошо её знает. Миссис Оллардайс он знал всю свою жизнь, но она, соблюдая правила подобающего поведения, так редко рассказывала о себе, что, узнав о существовании мистера Оллардайса, который погиб на англо-бурской войне, или о том, как она делила квартиру в Ламбете с четырьмя неженатыми братьями, поэтому «хорошо усвоила привычки мужчин», – Гарри пережёвывал эту информацию до неприличия долго.

Будь жива мать, будь у них сестра или по крайней мере будь сёстры у их друзей, он совсем не так воспринимал бы женщин; они стали бы для него обыденными, возможно, даже неинтересными. Родители матери каждое лето приглашали их к себе в деревню и теперь, когда мальчики повзрослели, несомненно, стали бы сводить подходящие знакомства. Но дедушка давно умер, его вдова состарилась и одряхлела, а дяди и двоюродные братья, рассматривающие само существование Гарри и Джека как нечто неудобное, понемногу свели на нет всё общение с ними.

В клубе и банях на Джермин-стрит Гарри часто смотрел по сторонам, на мужчин, которые никогда не были женаты – постепенно к нему стало приходить понимание, что и они с Джеком попадут в их число, – и думал, что их жизнь не такая уж и плохая. Пока существовала миссис Оллардайс, чтобы кормить их и убираться, портной и парикмахер, чтобы поддерживать в порядке их внешность, холостяцкое существование не слишком печалило. Он заметил, что эти мужчины, вероятно, по достижении смутно определённого возраста, получали статус закоренелых холостяков; это означало, что они прошли (или же, наоборот, провалили) некий экзамен или же, если хотите, что одиночество стало следствием их личного выбора, а не жестокости судьбы.

После смерти отца Гарри поставили в известность, откуда брались деньги, с такой лёгкостью поступавшие на его банковский счёт. Очевидно, у семейного адвоката сложилось впечатление, что он имеет дело с инфантильным идиотом, и потому он рассказывал об этом Гарри так педантично и медленно, что его речь и в самом деле стала тем ещё испытанием для Гарри. Большая часть недвижимости отца находилась в частной собственности – дома в Брикстоне и, конечно, Ламбете, где жила миссис Оллардайс и плату за которые повышали доверенные лица. По условиям сделки, продав свой бизнес, он получил от Главной Лондонской автобусной компании как наличные деньги, так и пакет акций подчинённых ей железнодорожных компаний. В какой-то период – возможно, пребывания на континенте – он проявлял значительный интерес к немецкой компании, производившей боеприпасы, весьма хорошо себя проявившей, и балетной труппе, находившейся сейчас на грани банкротства. Всё, что осталось от наследства матери, ушло на покупку нескольких домов в Кенсингтоне.

Недвижимость в Ницце перешла мадам Грассерт. Гарри вспомнил женщину у могилы – как вуаль забилась ей в рот, как смешно её маленькие ручки в чёрных перчатках цеплялись за локоть подруги. Интересно, она ожидала получить больше?