Гильом запустил руки в ее волосы и притянул ее к себе, но их объятия не привели ни к чему, кроме поглаживаний и робких поцелуев, которые не распалялись, а, напротив, угасали, вскоре он и вовсе уснул. Изабелла лежала рядом с ним и не могла отодвинуться – его рука так и осталась в ее волосах, к которым он приник щекой, как дитя к любимой игрушке. Она слушала его тихое, ровное дыхание, и сердце ее разрывалось от тоски.

* * *

В конце февраля поздний снег за ночь покрыл землю пушистым белым одеялом. В Бермондси в родильной комнате поддерживали огонь в очаге, потому что на этой стадии родов нижняя часть тела Алиеноры была обнажена, но плечи все же укутали меховой накидкой.

– Подумать только, – сказала Эмма, протягивая королеве кубок вина с медом, – ребенок родится на горностаевой мантии в прямом и переносном смысле!

Был перерыв между схватками, и Алиенора слабо улыбнулась. Ее старший сын родился у герцога и герцогини, а это дитя будет отпрыском короля и королевы Англии.

– Да, и отец на этот раз придет посмотреть на него.

Генрих недавно вернулся после своей молниеносной поездки по Англии. Из-за глубокого снега охоту пришлось отменить, и он был обречен безвылазно сидеть в комнате с Бекетом и де Люси и заниматься государственными делами.

Алиенора с наслаждением отхлебнула медовый напиток.

– Когда родился Вилл, Генрих был в походе и увидел сына уже восьмимесячным.

Подошли следующие схватки, сильнее, чем предыдущие. Алиенора застонала и отдала кубок Эмме.

Повитуха осмотрела роженицу.

– Теперь уже скоро, госпожа, – подбодрила она венценосную даму.

Лицо Алиеноры исказилось от боли.

– Недостаточно скоро! – выдохнула королева. – С какой стороны ни посмотри, мужчины везде в выигрыше.

Был уже почти полдень, когда детский крик заполнил комнату и Алиенора, часто дыша, в изнеможении откинулась на подушки.

– Госпожа, у вас здоровый, крепкий мальчик!

Сияя улыбкой, повитуха подняла младенца над окровавленными бедрами матери и положила его, мокренького и скользкого, ей на живот.

Алиенора, превозмогая утомление, торжествующе засмеялась. Она выполнила свой долг – обеспечила корону двумя наследниками.

Повитуха перерезала пуповину и убедилась, что послед вышел, а ее помощница искупала ребенка в медном тазу около огня. Потом мальчика вытерли, завернули в теплые пеленки и меховую накидку и снова дали матери. Алиенора качала сына на руках, гладила сморщенное личико, перебирала и целовала его пальчики. Из окна струился бледный свет, в воздухе кружились крупные белые хлопья, постукивал сухими ветками ветер. Этот миг она запомнит навсегда: отдых после мучительных усилий, огонь очага, теплая овчина; обступившее мать и сына умиротворение, тихое, почти священное.

* * *

Королева очнулась от дремоты. Колокола лондонских соборов и ближайшей церкви Спасителя возвещали радостную новость о рождении принца. Угасший день за окном уже переходил в сумерки, снегопад прекратился. Возле кровати стоял Генрих и с блаженной улыбкой на раскрасневшемся от мороза лице смотрел на ребенка в люльке.

Алиенора быстро приподнялась и села в постели, опираясь на подушки. Почему ее не разбудили до прихода Генриха, чтобы одеть и причесать перед встречей с мужем?

Генрих повернулся на ее движение, и она заметила слезы в его глазах.

– Он прекрасен, – произнес король, и у него перехватило горло.

Алиенора редко видела супруга в таком уязвимом состоянии – беззащитное выражение лица, нетвердый голос. От нахлынувшей нежности у нее защемило сердце, как будто материнский инстинкт распространился и на мужа. Он взял спеленутого младенца из люльки и сел на край постели.

– Ты дала мне все, о чем можно только мечтать, – любовно обратился он к жене. – Ты выполнила все условия брачного союза. Мне нелегко кому-то довериться, но тебе я доверяю безраздельно. Ты драгоценный подарок судьбы.

Его слова звучали так искренне, что глаза Алиеноры тоже наполнились слезами. Она знала, как трудно ему снять оборону и открыто признаться в своих чувствах. Рождение малыша и в самом деле сильно тронуло его. Однако Алиенора учитывала прошлый горький опыт и особенно не обольщалась. С Генрихом всегда так: сегодня он откровенен с ней, а уже завтра все может измениться. Она ответила ему лишь сдержанным взглядом. А колокола звонили и звонили.

Наконец он встал и неохотно отдал сына в руки одной из нянек:

– Я договорюсь о крестинах. Наречем его Генрихом, как мы и хотели. Лондонский епископ проведет обряд завтра утром. Отдыхай, дорогая. Тебе надо окрепнуть и набраться сил для следующего ребенка.

Генрих поцеловал жену и, как всегда стремительно, удалился. Алиенора улыбалась, хотя на самом деле испытывала раздражение. Минуту назад он был полностью удовлетворен жизнью и все было лучше некуда, но теперь уже ожидает следующего отпрыска. Совсем не это хочет услышать ослабевшая, измученная жена всего через час после родов. Она должна окрепнуть, только чтобы произвести на свет еще одного младенца! Каково! А ведь в начале их брака Алиенора предупреждала, что не согласна быть лишь женой и матерью. Нет, она не позволит, чтобы с ней обращались как с племенной кобылой.

Винчестер, сентябрь 1155 года

– Архиепископ настаивает на том, чтобы я отправил войска в Ирландию. – Недовольный Генрих беспокойно мерил шагами комнату. – Старый лис хочет подмять под себя Ирландскую церковь. Предложил даже посадить там на трон моего брата. Он думает использовать нас с Жоффруа в своих играх. Как бы не так!

Алиенора сидела у окна, качая на коленях семимесячного Генриха, а его старший брат скакал вокруг стола на деревянной лошадке и весело тряс красными кожаными поводьями.

– А что говорит Жоффруа?

Генрих заложил руки за пояс:

– Он не против того, чтобы стать королем, но не в такой глухомани, как Ирландия. Да и я не хочу отдавать в его руки морские границы.

– Ты прав, что настаиваешь на своем.

Алиенора недолюбливала обоих братьев Генриха. Жоффруа – второй сын в анжуйской семье, завистливый, со вздорным характером; ему всегда досаждало то, что старший брат так высоко взлетел. Когда он был поблизости, Алиенора опасалась и за себя, и за своих сыновей, поэтому всеми возможными способами избегала его. К младшему брату Генриха Вильгельму она тоже питала неприязнь, хотя и не такую сильную. Он не столь прямолинейно отстаивал свои привилегии, но пытался запугивать всех вокруг, чтобы придать себе вес при дворе. Единственным достойным человеком среди братьев Генриха оказался Амлен. Как незаконнорожденному отпрыску герцога Анжуйского, ему приходилось завоевывать расположение венценосного брата преданной службой.

– Я не позволю, чтобы Церковь диктовала мне, что делать! – распалялся Генрих. – Пусть Теобальд сколько хочет обращается в Рим, напоминает, какую важную роль сыграл как посредник в переговорах со Стефаном. Пусть намекает, что я многим ему обязан. Мне это безразлично. Я займусь Ирландией, когда сам посчитаю нужным.