– Вы знаете точно, где все случилось? – спросил Англада.

– Да, – ответил сыщик. Он поднимался туда после того, как услышал сообщение на автоответчике.

– Я бы хотел там побывать. Если вы не против, поговорим по пути.

Купидо вздохнул с облегчением. Первым ему надо расспросить именно адвоката, а сейчас как раз подходящий случай. Было лишь одно небольшое затруднение.

– Там могут быть люди, – сказал он.

– До сих пор? – удивился Англада.

– Да, места таких преступлений превращаются в достопримечательность. Там могут быть любопытные, движимые нездоровым интересом или какой-нибудь опоздавший фотограф. К тому же полиция еще не сняла ленточные ограждения.

– Не важно.

– Какие отношения вас связывали? – спросил Купидо, как только они сели в его машину.

– Мы собирались пожениться. В какой-то момент поняли, что хотим жить вместе, обсуждали нашу будущую совместную жизнь, хотя даты свадьбы пока не назначали.

Рикардо посмотрел на его профиль. Собеседник был привлекательным мужчиной: загорелая кожа, небольшой нос и темные короткие волосы. Детективу казалось странным, что он так жаждал мести, подобное поведение больше подошло бы человеку постарше, у кого смерть отняла все, что у него было, и уже нет сил начать все сначала. Купидо полагал, что разумнее было бы забыть о трагедии, не пытаться ничего выяснить, а снова вернуться к обычной жизни, благо она обещает быть долгой. Копаться в ране было столь же абсурдно, сколь и бесполезно.

– Почему она пошла одна? Вы сказали, что иногда сопровождали ее.

– Я предлагал ей пойти вместе, но она не захотела. – Маркос помолчал, будто детектив преждевременно затронул этот вопрос. – Последнее время она была какой-то странной, повторяла, что хочет пару дней побыть одна. С ней такое не в первый раз... Ее родители были из Бреды, и хотя она родилась в Мадриде, всегда говорила, что ее корни – здесь. Родители, пока были живы, приезжали летом в отпуск. Глория хорошо знала эти места и всегда была рада, возвращаясь сюда. Я не разделял ее энтузиазма. Есть и более красивые места с гораздо большими удобствами. С другой стороны, она работала над серией картин: темой были здешние пейзажи и наскальные рисунки.

– Она рисовала?

– Да, профессионально.

– Кто-нибудь еще знал, что в конце недели она поедет в заповедник?

– Кто угодно мог знать. Глория любила рассказывать, как здесь хорошо, – сказал Англада, делая неопределенный жест, указывающий на то, что он совсем не разделял ее вкусы.

– А с кем она была знакома здесь?

– Почти ни с кем. Она приезжала сюда не для того, чтобы встречаться со знакомыми. Конечно, кого-то Глория знала. Она здоровалась с людьми, но иногда даже не помнила, как кого зовут. Знала егеря из заповедника, – по-моему, его имя Молина. Он помог ей выхлопотать разрешение для посещения закрытых территорий, где она хотела рисовать. Один раз я ходил с ней к ее дяде, тете и двоюродному брату-подростку – больше никого из близких у нее не осталось.

– Вы помните, как их зовут?

– Клотарио. Брат ее отца. Мальчика зовут Давид.

– Какие-нибудь еще родственники?

– Вряд ли. У Глории был маленький дом, но жить в нем невозможно. Он достался ей от родителей после их смерти. Поэтому, приезжая сюда, она останавливалась в отеле «Европа», хотя в последнее время занялась домом. Починила крышу и туалет, мало-помалу приводила все в порядок. Родственники посоветовали ей найти рабочих. Она привозила сюда кое-какую мебель и посуду – все, что было не нужно в Мадриде.

– А теперь?

– Что вы имеете в виду?

– Кому теперь отойдет дом?

– Не только дом – еще и квартира, и студия в Мадриде. Никогда не слышал, чтобы она говорила о завещании. В двадцать восемь лет о таких вещах не думаешь.

– Все вместе, должно быть, стоит немало, – рискнул предположить Купидо.

– Да. Она не была миллионершей в привычном смысле, но имела солидное состояние. Наследники должны будут заплатить приличные налоги, и все равно сумма остается значительная. По закону все унаследуют самые близкие родственники.

Сложно было высказаться более ясно. Слова Англады имели конкретный подтекст. Хотя, возможно, это обычный язык адвокатов. Но если выяснится, что родственники из Бреды имеют какое-то отношение к убийству, наследства им не видать.

– Кто-нибудь еще приезжал сюда с ней из Мадрида? – спросил Купидо, пытаясь собрать как можно больше сведений. Он называл это грязной работой: сбором первичной информации, – иногда работа была рутинной и скучной, но всегда необходимой.

– Некоторые из ее друзей. По крайней мере, Камила и Эмилио.

Купидо ждал, что тот продолжит, но Англада замолчал.

– Кто они?

– Глория и Камила совместно владели выставочным залом в Мадриде.

– Они компаньонки?

– Да, знакомы с незапамятных времен, они прекрасно дополняли друг друга. Камила деятельная, пунктуальная, практичная. Она вела все дела. Зато Глория разбиралась в живописи. Это был ее вклад. Интуиция – обычно говорили они. Верь не верь, но, кажется, интуиция им действительно помогала. Кроме того, работа в галерее оставляла ей достаточно времени для рисования.

– А Эмилио?

– С Эмилио она познакомилась гораздо позже. Их объединяло то, что оба жили искусством, – сказал Англада с легким раздражением или иронией и с чувством неловкости от использования слов, значение которых он, казалось, понимает не очень хорошо.

– Он тоже художник?

– Нет, скульптор. У него в Бреде дача, наверное наследство дедушки с бабушкой. Огромный дом, куда он приезжает на время, когда хочет отдохнуть или когда ему заказывают какую-нибудь работу и ему нужно побыть одному. Эмилио кичится тем, что он художник маргинальный и непонятый, но в глубине души ему бы хотелось быть известным, чтобы его хвалили критики. В этом плане он неудачник, – сказал Маркос, и сыщик заметил явно пренебрежительный оттенок в его голосе. – Он уже много лет хватается то за один, то за другой проект, но ни одну работу до конца не доводит. В последнее время тоже занялся наскальными рисунками там, наверху, – указал он на Юнке. – Это была идея Глории – сделать что-то совместное из разных материалов, используя разную технику. Эмилио даже устроил свою выставку у них в галерее, но подробностей я не знаю. Я не заходил туда с тех пор, как... – Англада замялся, пытаясь подобрать слова, – ее убили. На самом деле галерея никогда меня особо не интересовала. Я знал, что Глория там счастлива со своими картинами и друзьями. Для меня этого было достаточно, хотя и мешало нам проводить больше времени вдвоем. Я не вписывался в ее среду. Иногда мы вместе выходили «в свет», но я не мог их понять. Они слишком богемны. Понимаете, у меня все четко расписано по часам, а у них – нет. С них никто никогда не требует отчета. Когда я находился среди этих людей, мне было трудно расслабиться. Глория же умела и со мной, и с ними быть самой собой. Вопрос о ее друзьях был единственным, в котором мы расходились.