Я схватил фонарь, побежал к мачте, вскарабкался на перекладину с правого борта и стоял там, держа равновесие, упершись ногами в фальшборт и цепляясь руками за ванты.

Передние фалы шлюпбалки пронеслись мимо меня, а между мной и бортом оставалась еще пропасть в несколько ярдов.

Хэл подвел яхту ближе. Свесившись, я наблюдал, как ко мне подплывают задние фалы шлюпбалки. Раздался какой–то неприятный скрежет, когда один из салингов шваркнул по обшивке у меня над головой. Первый фал оказался на одном уровне со мной, но нас разделял еще добрый фут.

– Давай! – закричал Хэл.

Салинги снова задребезжали. Через ванты я почувствовал толчок, схватился за канат и тяжело стукнулся о борт корабля, повиснув над морем, лизавшим мои колени.

– О'кей! – заорал я.

Хэл кричал Иону, чтобы тот отчаливал. Я видел, как тот поспешно отталкивается крюком от борта. Затем что–то ударило меня между лопатками, да так, что я чуть не свалился в воду. Боясь, что меня может придавить кормой «Морской ведьмы», я отчаянно начал карабкаться по канату. Над головой у меня что–то хлопнуло, я оглянулся и увидел, что «Морская ведьма» уже отошла на некоторое расстояние от «Мэри Дир». . – Только недолго! – крикнул Хэл.

«Морская ведьма» уже накренилась от ветра, вода пенилась под ее носом и в кильватере. Она быстро набирала ход: я уже видел ее корму.

– Постараюсь побыстрее! – крикнул я вдогонку и начал взбираться.

Восхождение показалось мне бесконечным. «Мэри Дир» все время качалась, так что я то повисал над морем, то ударялся о железную обшивку борта. Были мгновения, когда я сомневался, что мне удастся забраться на палубу. Когда я наконец достиг желанной цели, «Морская ведьма» была уже в полумиле, хотя Хэл держал ее по ветру с наполненными парусами.

Море больше не было маслянисто–гладким. Воду рябили мелкие волны с белыми барашками пены. Я знал, что времени у меня мало. Сложив руки рупором, я закричал:

– Эй! На «Мэри Дир»! Есть кто живой?

Чайка тяжело спустилась на вентилятор и глядела на меня бусинками глаз. Ответа не последовало. Лишь дверь рубки регулярно, как метроном, то захлопывалась, то открывалась, да спасательная шлюпка ударялась о борт. Было совершенно ясно, что на «Мэри Дир» никого нет. На палубе наличествовали все следы запустения – порожние бутылки, тряпки, буханка хлеба, шмат сыра, раздавленный чьей–то ногой, полуоткрытый рундучок, из которого торчали нейлоновая рубашка, сигареты, пара ботинок. Судно покинули в спешке, скорее всего ночью.

Но почему?

Мной овладело чувство неловкости: на покинутом судне с его секретами и мертвенной тишиной я чувствовал себя незваным гостем, и мой взгляд невольно устремился к «Морской ведьме».

Она казалась сейчас не более игрушки в свинцовой необъятности моря и неба, а ветер начинал стонать в пустоте: «Скорее! Скорее!»

Надо быстро осмотреть судно и принимать решение!

Я побежал вперед и поднялся по трапу на капитанский мостик. Ходовая рубка была пуста. Странно, но это меня удивило. Все. здесь было так обыденно: пара грязных чашек на столике, аккуратно лежащая в пепельнице трубка, бинокль на сиденье кресла и машинный телеграф, установленный на «полный вперед». Казалось, сейчас войдет рулевой и встанет за штурвал. Но снаружи признаки тяжелых повреждений были видны невооруженным глазом. Левое крыло капитанского мостика было разбито, трап гнулся и качался, на нижней палубе фактически смыло чехлы с люков передних трюмов, перлинь был размотан петлями. Правда, на корме еще сохранились брезентовые чехлы трюмных люков да повсюду валялась свежая опалубка. Казалось, команда только что удалилась попить чаю. И все же судно было покинуто!

Осмотр ходовой рубки не пролил на тайну никакого света. Наоборот: вахтенный журнал был открыт на последней записи: «20.46 – Маяк Лез–О, азимут 114 градусов, приблизительно 12 миль. Ветер зюйд–ост, сила 2. Море спокойно. Видимость хорошая. Изменили курс на Нидлз–Норд 33 градуса ост». Запись датирована 18 марта, значит, она была сделана за час и три четверти до того, как «Мэри Дир» чуть не напоролась на нас. Записи в вахтенном журнале делались каждый час: что бы ни заставило команду покинуть судно, это произошло между девятью и десятью часами вчера вечером, вероятно, когда сгустился туман.

Хорошенько просмотрев журнал еще раз, я не обнаружил ничего, что намекало бы на грозящую опасность. На море изрядно штормило, и судно крепко потрепало. Вот и все.

«Легли в дрейф из–за шторма. Волны бьют о капитанский мостик. В трюме № 1 обнаружена течь. Насосы отказали».

Эта запись от 16 марта была самой тревожной. Сила ветра достигала 1Г баллов в течение целых двенадцати часов. А до этого, с тех пор как корабль прошел Средиземное море, ветер никогда не бывал меньше 7 баллов, то есть все время имел место умеренный шторм, а иногда упоминалось и о 10–балльном шторме. Насосы постоянно работали.

Если бы судно покинули во время шторма 16 марта, все было бы понятно. Но из вахтенного журнала явствовало, что «Мэри Дир» обошла Уэссен 18 марта при ясной погоде, спокойном море и ветре в 3 балла. Была даже такая запись: «Насосы работают хорошо. Устраняем последствия шторма и ремонтируем крышку люка № 1».

Я ничего не понимал.

По трапу я спустился на шлюпочную палубу. Дверь в капитанскую каюту была открыта. В каюте все было на своих местах, она выглядела аккуратной и прибранной. Никаких признаков поспешного ухода.

С письменного стола, с фотографии в большой серебряной рамке мне улыбалось девичье лицо. Белокурые волосы излучали свет, а внизу фотографии было нацарапано: «Папочке – счастливого пути и быстрого возвращения! С любовью, Дженнет». Рамка была покрыта угольной пылью, как и кипа бумаг, оказавшаяся грузовой декларацией, из которой явствовало, что «Мэри Дир» 13 января в Рангуне приняла на борт хлопок и следовала в Антверпен. На подносе, заваленном бумагами, сверху лежали несколько писем, полученных с авиапочтой. Конверты были аккуратно разрезаны ножом. На письмах стояли штампы Лондона, и адресованы они были капитану Джеймсу Таггарту, пароход «Мэри Дир», в Адене. Надписи на конвертах были сделаны той же рукой, что и надпись на фотографии,.нервным, закругленным почерком.

Среди массы бумаг на подносе я обнаружил листки с рапортами, написанные почерком мелким и аккуратным и подписанные Джеймсом Таггартом. Но по ним можно было лишь проследить путь судна от Рангуна до Адена.

На письменном столе, рядом с подносом, лежало запечатанное письмо, адресованное мисс Дженнет Таггарт, Университетский колледж, Говер–стрит, Лондон. Конверт был надписан другой рукой, и почтового штампа на нем не было.

Все эти мелочи быта…

Не знаю, как это выразить, но они складывались в нечто такое, что мне не нравилось. Эта каюта, такая тихая, еще хранила присутствие того, кто вел судно по морям! Осталось и само судно – безмолвное и суровое.

Возле двери я увидел два синих форменных плаща, висящих рядом. Один плащ был значительно больше другого.