— Не хочешь попробовать свои силы? — предлагаю я. — Давай придумаем что-нибудь. Составим план.

И снова Бетани пропускает мои слова мимо ушей. Выжидаю пару минут, пока до меня не доходит, что она ведет ту же игру — кто кого перемолчит. Судя по дежурно-презрительному выражению, застывшему у нее на лице, мыслями она далеко, и ей там спокойно. Ловлю взгляд Рафика: медбрат смотрит на меня с сочувствием. Наверное, в клинике его любят. Умри он от руки психопата, в некрологах его назвали бы «неотшлифованным алмазом», а может, даже «преданным семьянином». Интересно, сколько сеансов с Бетани Кролл ему пришлось уже высидеть?

— Бетани? — окликаю я наконец. — Ну и что ты думаешь по этому поводу?

Она резко, одним движением, вспрыгивает на стол и, усевшись на краешке, издает театральный вздох:

— Сначала электрошок. Потом великомученица Джой. А теперь ты. Да в нашем гребаном Оксмите я просто принцесса. Вот что я думаю по этому поводу. Вы скатились до одной звезды, миссус. — Повернувшись к зеркалу на стене, она принимается разглядывать зубы, все еще закованные в блестящие скобки с семейной фотографии. — Что, дядя Рафик? Увидел что-нибудь интересное? — спрашивает она, поймав взгляд медбрата. — Хочешь, отсосу? Если не побоишься, конечно.

Тот отворачивается. Бетани довольно хмыкает.

— Не хочешь работать, можешь просто сидеть здесь, со мной, — настаиваю я. — Смотреть фильмы.

— Порнушку? Скажешь «да», получишь звезду.

— Почему бы и нет? — говорю я и мысленно отмечаю, с какой скоростью разговор повернул на секс. — Ради звездочки на шкале профессионализма Бетани Кролл я готова на все. Не знаю только, найдется ли в здешней коллекции порно. Не проверяла. А что ты чувствуешь, когда видишь сцены грубого секса?

Бетани хохочет:

— Ля-ля-тополя. До чего же вы все предсказуемы. Я просто балдею.

Конечно же она права. Если для меня Бетани Кролл — несовершеннолетняя психопатка номер триста тридцать три, то для нее я — психотерапевт номер тридцать. Все наши уловки она знает наперечет: способы разговорить пациента, осторожно сформулированные «открытые» вопросы и вопросы — «крючки», наши кодовые слова и фразы, весь набор стандартных оборотов, к которым со времен аварии я прибегаю все реже. Для таких пациентов, как Бетани Кролл, обычные правила явно не годятся. Если так пойдет и дальше, скоро мы заберемся в настоящие джунгли. Экстремальная психотерапия. А что я, собственно, теряю?

Но пока пусть все катится по знакомой дорожке.

— Групповые занятия проходят здесь, три раза в неделю, хотя некоторые предпочитают творить в одиночестве. Если не ошибаюсь, ты скорее из их числа. В студии есть все для работы акварелями, есть акриловые краски, тушь, глина. Или можешь заняться компьютерной графикой, фотографией и тому подобным. Единственное правило на моих занятиях — никаких самодельных татуировок.

— А если меня не интересует это дерьмо? Включая украшение сисек почтовыми штемпелями в виде змей?

— Можешь выбрать любое другое занятие. Например, просто поговорить. Или пойти прогуляться.

В темных глазах вспыхивает лукавство.

— Как это «прогуляться»? — Голос густо заштрихован хорошо отрепетированной издевкой. Нелегкий это труд — без устали поддерживать в себе такой накал ярости, не имея при этом конкретной мишени. Представляю, как это ее выматывает.

— По парку вокруг клиники.

«Ты, я да пяток бритоголовых медбратьев, любителей покачать железо».

Углы ее рта насмешливо изгибаются.

— Ну да, тебе без защиты никак. С моим-то послужным списком. Который ты только что видела в моей истории болезни, верно? Я его тоже читала. И фотографии видела. Мрак. Да что там, я б тоже себя боялась.

Жду, затаив дыхание. Нет, похоже, мимо. Ее не проведешь.

— А может, в каком-то смысле ты и правда себя боишься? Как ты думаешь, Бетани? После тех фотографий?

Изуродованное лицо ее матери врывается в мое сознание, словно грубый окрик.

— В своем кресле ты, наверное, чувствуешь себя совсем голой. В том смысле, что вытряхнуть тебя оттуда — раз плюнуть. Наклонил — и все, барахтаешься, как перевернутый жук.

Мысленно изучает эту картину. Мой пульс участился, веки бьет нервный тик, под мышками скапливается едкий пот. Бетани ткнула пальцем в мое слабое место и прекрасно об этом знает.

— Но идея мне нравится. Только как ты это видишь? Учитывая, что — уж прости грубиянку — ты у нас парализована по самые уши? То бишь по пояс. Мне что, тебя возить придется?

— Зачем же. Я сама передвигаюсь. В реабилитационных центрах для «убожеств» можно многому научиться. — Словесная бомба разряжена, и вдобавок мне удалось выдавить из Бетани слабую улыбку. Вот уже полтора года, как я живу в этом кресле. Мои руки трансформировались в орудия из костей и мышц, намозоленные, несмотря на перчатки. — Ну так как насчет занятий на свежем воздухе? Что ты чувствуешь по этому поводу?

— Что я «чувствую по этому поводу»… — медленно повторяет она. Я тут же жалею, что не сформулировала вопрос как-то иначе. — Что ты, Бетани, «чувствуешь»? Бетани, в плане «чувств», что происходит у тебя там внутри? По большому счету только это тебе и нужно, верно? Ля-ля-тополя. До чего же ты убога. И как тебя только наняли? Они что, вас даже не проверяют? Не отсеивают тех, у кого паралич мозгов? Ой! Случайно вылетело. Все, ноль из десяти. Надо же, как быстро ты справилась. Назначаю тебя оксмитским чемпионом по психотрепу!

За окном неторопливо вращаются ветряки.

Да, мне здесь не место. Бетани Кролл увидела это сразу.

В реабилитационном центре нам внушали, что нельзя отказываться от занятий спортом. Хедпортский бассейн открывается в семь, и я часто заезжаю туда перед работой. Подтягиваясь на руках, забираюсь в тепловатую воду — с того края, где мелко, — и проплываю двадцать кругов среди трупиков насекомых. Местный персонал я знаю по именам: Горан, Хлоя, Вишну — все как один загорелые, подтянутые, ясноглазые. Они здороваются со мной, я — с ними. Для них я «славная тетка», которой они сочувствуют и чьим мужеством восхищаются. Можно подумать, у меня есть выбор. Однажды я невольно подслушала разговор: посокрушавшись о судьбе «славной тетки» и обсудив ее красоту, они попытались прикинуть, сколько ей может быть лет. Сошлись на том, что «славной тетке», скорее всего, «под тридцать» — в тридцать пять услышать такое весьма, согласитесь, лестно. «Славная тетка», которая только кажется таковой, плывет себе дальше. Мышцы рук, привыкших крутить колеса инвалидной коляски, со временем приобретают завидную рельефность. «Забирайте, — вертится у «славной тетки» на языке всякий раз, когда один из доброжелателей, общение с которыми грозит окончательно свести ее с ума, отвешивает ей комплимент по этому поводу. — А мне отдайте ваши ноги».

Для тех, в ком кипит ярость, плавание — палка о двух концах. В воде гнев или уходит, или превращается в чистый концентрат. В лондонской клинике мне сказали, что, пока я не разберусь со своими «проблемами», о работе на прежнем уровне лучше забыть. А для этого, заявили мои работодатели, нужен курс интенсивной терапии и подробный самоанализ в письменном виде. Моя реакция на вердикт, произнесенный на том памятном совещании теплынь, конец рабочего дня, солнце еще не коснулось громады старой электростанции Баттерси, — была, что называется на нашем жаргоне, «неадекватной».