— Простите.

Я просто поверить не мог. Не мог поверить в то, что встречусь с человеком, который ничего не знает. Пока меня не посадили в тюрьму, я каждое утро обнаруживал у себя под домом всяких козлов из желтых газетенок. Меня постоянно вызывали на ковер мои агенты, менеджеры и телевизионные чиновники. Казалось, всем в этой стране было интересно, что я натворил. Наверное, все дело было в мире, в котором я жил, в мире, где все остальное было не важно. Может, Морин всю жизнь провела на этой крыше, подумалось мне. Здесь было не сложно потерять связь с действительностью.

— А ваш ремень?

Если я правильно понял намерения Морин, она доживала последние минуты на этой земле. Но она не хотела растратить их на разговоры о моей любви к грибам (которую, боюсь, выдумали для шоу). Она решила поговорить о вещах.

— Что «ремень»?

— Снимите ремень, обмотайте им лестницу и пристегните ее к заграждению.

Я понял, о чем она и что это сработает, так что несколько следующих минут мы все делали в молчаливом согласии: она передала мне стремянку, а я взял ремень и накрепко пристегнул лестницу к ограждению. Затем я несколько раз дернул лестницу — мне бы очень не хотелось упасть спиной вниз. Перебравшись обратно, я расстегнул ремень и поставил стремянку на место.

Я уже готов был оставить Морин, чтобы она могла спокойно прыгать, когда увидел эту психованную — она с ревом неслась прямо на нас.

Не стоило мне шуметь. Это я зря. То есть зря, коль скоро я собиралась покончить с собой. Могла ведь просто прошмыгнуть, незаметно и аккуратно, к тому месту, где Мартин обрезал провода, забраться на лестницу и спрыгнуть. Но я этого не сделала. Я бросилась в сторону лестницы с криком «Прочь с дороги!», а потом еще издала какой-то воинственный клич, наподобие индейского, словно это была игра — это и была игра, по крайней мере для меня тогда, — но Мартин регбийным приемом остановил меня на полпути. Он уселся на меня, впечатав лицом прямо в ту шероховатую гадость вроде гудрона, которой покрывают крыши. И вот тогда мне и вправду захотелось умереть.

Я не знала, что это Мартин. На самом деле я вообще ничего не видела, пока не уткнулась носом в грязь. Впрочем, и тогда я ничего не видела, кроме грязи. Зато я понимала, что эти двое забыли на этой крыше. Тут не надо быть гением, чтобы догадаться. И когда он на меня уселся, я возмутилась: с какой это стати вам можно прыгать с крыши, а мне нельзя? А он мне: ты еще слишком молода. Мы свои жизни уже просрали, а ты пока нет. Ну, я ему и ответила: а тебе почем знать? А он такой: ты не в том возрасте, чтобы успеть это сделать. И я ляпнула что-то вроде того: а если я убила десять человек, включая своих родителей и, скажем, своих новорожденных братьев-близнецов? Он не растерялся: а ты убила? Я, конечно, этого не делала, но, просто чтобы посмотреть на его реакцию, ответила: да, убила. Тогда он сказал: будь я на твоем месте, я бы уже летел куда-нибудь в Бразилию. А я ему: может, я хочу своей жизнью заплатить за свое преступление. А он мне такой: заткнись!

Первое, о чем я подумал, заваливая Джесс на землю, — не спрыгнет ли Морин? Я не особенно беспокоился за ее жизнь — просто я бы сильно разозлился, если бы она воспользовалась моментом и бросилась с крыши. Хотя какая разница? Пару минут назад я сам практически толкал ее на это. Но я не понимал, с какой это стати ответственность за Джесс должна лечь именно на меня, а не на нее. А еще я не понимал, с какой стати она будет пользоваться стремянкой, которую я сюда тащил. Так что дело вовсе не в заботе о Морин, а исключительно в моем эгоизме — вечная история, как сказала бы Синди.

После нашей с Джесс идиотской беседы про то, как она убила кучу людей, я крикнул Морин, чтобы она помогла мне. Бросив на меня испуганный взгляд, она медленно подошла.

— Ну, давай же.

— Что «давай»?

— Садись на нее.

Морин села ей на задницу, а я прижал руки Джесс коленями к земле.

— Да отпусти же меня, извращенец старый. Ты небось кайф от этого получаешь?

Надо признать, фраза попала точно в цель, учитывая мои обстоятельства. У меня проскочила было мысль, что Джесс может знать, кто я такой, но это было чересчур — даже я не такой параноик. Думаю, если бы вас повалили на землю регбийным приемом посреди ночи на крыше многоэтажки, с которой вы собирались спрыгнуть, то, возможно, первая ваша мысль не имела бы особого отношения к ведущим утренних шоу на телевидении. (Это поразит ведущих подобных шоу, поскольку большинство из них свято верит, что люди только о них и думают.) Я взрослый человек и вполне мог снисходительно отнестись к колкостям Джесс, но я почему-то был не прочь переломать ей руки.

— Если мы отпустим тебя, ты будешь вести себя спокойно?

— Да.

Морин привстала, а Джесс повела себя до скучного предсказуемо: попыталась вскарабкаться на лестницу, так что мне пришлось стянуть ее и опять швырнуть на землю.

— А что теперь? — спросила Морин, будто я сто раз бывал в подобных ситуациях и мне ничего не стоит найти выход из этой.

— Да я-то откуда знаю?

Я уж не представляю, почему никто из нас не мог догадаться, что на крыше, о которой имеет понятие любой, кто хоть иногда читает криминальную хронику, в новогоднюю ночь будет не меньше народу, чем на площади Пиккадилли. Но я смирился с реальностью происходящего: торжественный и интимный момент оборачивался фарсом, в котором места хватит не на одну сотню самоубийц.

И как только я смирился с этим, нас стало уже четверо. Кто-то учтиво прокашлялся, и, обернувшись, мы увидели высокого приятного мужчину с длинными волосами — лет на десять меня помоложе, — одной рукой он прижимал к себе мотоциклетный шлем, а в другой держал несколько полиэтиленовых пакетов.

— Ребята, вы пиццу не заказывали? — поинтересовался он.

Мне не доводилось общаться с американцами. По-моему, не доводилось. Я, правда, была не до конца уверена в том, что он американец, и только потом, из разговоров остальных, догадалась. А вам не кажется странным, что американец может работать разносчиком пиццы? Мне вот кажется, хотя, может, я просто не в курсе. Я ведь редко заказываю пиццу, но ее всегда приносили люди, которые по-английски не говорили. К тому же американцы не работают разносчиками, правда? Они не работают продавцами в магазинах или кондукторами в общественном транспорте. То есть в Америке, наверное, работают, но не здесь. В приюте, куда увезли Мэтти, много индийцев и австралийцев, но нет ни одного американца. Так что поначалу нам даже показалось, что у него не все дома. Иного объяснения у нас не было. Да и прическа его наводила на подобные мысли. Вдобавок ко всему он думал, будто мы забрались на крышу Топперс-хаус, чтобы заказать пиццу.

— И как мы отсюда могли заказать пиццу? — спросила у него Джесс.

Мы так на ней и сидели, поэтому голос у нее был смешной.