— Мой правитель, — выдохнул Юстин Ассиз. — Это противозаконно.

— Я объявляю «Мир без насилия» вне закона, — сказал Адэр и придвинул к себе список предприятий, прекративших деятельность.

***

Куда бы ни приехала Малика, она везде видела непривычную суматоху. Под проливным дождём селяне разбирали заброшенные лачуги, ломали заборы, обивали окна брезентом и парусиной, затыкали паклей щели в конюшнях и коровниках. Старожилы пророчили лютую зиму. В магазинах пустовали полки. Перекупщики, одетые в плащи до пят, переминались с ноги на ногу на рынках и заламывали заоблачные цены.

Малика беседовала со старостами селений. Иногда удавалось собрать глав местных Советов со всей округи, но такое случалось редко: люди и раньше неохотно покидали сёла, а теперь и подавно не желали месить глину прохудившимися сапогами. А Малика торопилась. С нового года должны вступить в силу законы времён Зервана. О них давно забыли, как забыли о штрафах и прочих наказаниях за малейшую провинность. Старосты кряхтели, чесали затылки, закатывали глаза, а Малика напоминала о нетерпимости правителя к нарушителям законов.

Оставив чиновников в тягостном расположении духа, она ехала в постоялый двор и выбирала дальнюю комнату. Валилась на кровать и закусывала уголок подушки, чтобы никто не догадался, как тяжело ей даются любвеобильные ночи Адэра.

Сил выглядеть бодрой и говорить без дрожи в голосе хватало на три дня. Малика, вконец измученная, садилась за руль старого автомобиля, некогда пригнанного из резервации ветонов, и отправлялась в обратный путь. Её попутчики — стражи Драго и Мебо — бóльшую часть дороги проделывали пешком, то и дело выталкивая машину из канав.

Вернувшись в замок, Малика целый день отсыпалась, потом шла к Иштару. Садилась в уголок и пыталась понять, что же её влечёт в комнату с холодным камином и окном, в любую погоду открытым настежь.

По ту сторону железной решётки злобствовала непогода. По эту сторону блестел забрызганный дождём паркет. Стены источали запах ледяной свежести. Под потолком покачивалась на цепи люстра — её включали крайне редко. На прикроватной тумбочке горела настольная лампа. И везде лежали книги: энциклопедии, словари, справочники.

Иштар читал, валяясь на кровати. Лианы, зигзаги и спирали на его руках и плечах оживали, когда он переворачивал страницу или брал другую книгу. Ракшад всем видом показывал, что не замечает Малику. Наверное, поэтому она сидела здесь вечерами: хотелось находиться рядом с кем-то и быть пустым местом, слушать шуршание страниц и молчать. Ближе к ночи Малика уходила, чтобы успеть добраться до спальни и на несколько мучительных часов отгородиться от мира.

В этот раз в комнате Иштара было холодно как никогда. При выдохе перед лицом клубился мутный воздух. Дождь стучал по подоконнику, как град. Малика немного посидела в уголке, глядя на брошенные возле кровати сапоги из шкуры серого льва. Окончательно замёрзнув, взяла со стола кипу навигационных карт — они давно лежали нетронутыми — и направилась к двери.

— Куда понесла? — спросил Иштар не отрывая взгляда от страницы.

— В архив.

— В топку.

— Почему — в топку? — опешила Малика. — Это же карты.

— Они устарели.

— Уверен?

Иштар кивнул.

— Нет, — проговорила Малика. — Историю сжигать нельзя. Я их спрячу.

Прижимая карты к груди, взялась за дверную ручку.

— Мы не отрубаем детям пальцы, — произнёс Иштар, продолжая смотреть в книгу.

Малика обернулась:

— Я читала ваши законы.

— Многим законам пять тысяч лет. Ракшаде пять тысяч лет. Ты этого не знала?

— Знала.

— Мы не отменяем законы. Когда-то они были нужны, сейчас — нет. Но это наша история. Историю сжигать нельзя. — Иштар перевернул страницу. — У вас сотни святых. У нас одна святая — женщина с именем Ракшада. Ты знала?

— Нет, не знала.

— Ваши святые — мученики. Наша святая — воительница. Она выковала Ракшаду. И я горжусь, что моя сверхдержава носит женское имя. Я ответил на твой вопрос?

— Да, ответил.

Иштар закрыл книгу, уставился на обложку:

— Ты меня спрашивала: чем я горжусь. А чем гордишься ты? Ваши мужчины насилуют мальчиков и спят с мужчинами. Ты этим гордишься? Вы позволяете женщинам продавать своё тело. Домов терпимости у вас больше, чем школ. Чем ещё ты гордишься? У вас сотни тюрем, тысячи беспризорников и брошенных стариков. У вас спят на улице и умирают от голода. Ты этим гордишься?

Заложив руки за голову, Иштар вперил взгляд в потолок:

— Если вдруг начнётся война, ваши мужчины займутся мародёрством. Лишь единицы будут воевать за дом, за клочок земли, за кусок хлеба. В Ракшаде рядом с отцами и старшими братьями встанут малыши. Мы будем воевать за отчизну. Мы готовы умереть за Бога, а вы убиваете друг друга из-за Богов. Вас сотрут с лица земли, а нас никто не победит.

Малика подошла к кровати:

— Почему ты не смотришь на меня, Иштар?

— Когда мужчина смотрит на женщину, он становится уязвимым.

— Поэтому ваши женщины носят накидки?

— Отчасти.

— Мужья видят лица жён?

— Нет.

— И ты никогда не любил, Иштар?

— Почему — не любил? Я и сейчас люблю, — ответил он, глядя в потолок. — Люблю Всевышнего и Ракшаду.

— Ты не знал женщину, с которой тебе хорошо, Иштар. Ты не догадываешься, что Всевышний уже послал на землю ангела, который вытащит тебя из бездны ада. И тебе неизвестно, как стать для неё ангелом. Может, там, в Ракшаде, тебя ждёт женщина, которая сможет понять тебя, простить, принять и пройти с тобой через всё… Знаешь, о чём я думала каждый вечер? Как же ты узнаешь своего ангела, если не видишь женских глаз?

— Не твоё дело.

— Ты прав, — кивнула Малика и, прижимая к груди карты, вышла из комнаты.

***

Актовый зал с трудом вместил в себя заседателей Большого Совета. Люди стояли вдоль стен и в проходах между рядами, сидели на подоконниках запотевших окон. Некоторые приехали заблаговременно. Некоторые с трудом добрались до Ларжетая лишь утром — дождь лил не переставая третью неделю.

В зал вошёл правитель. Придерживая красноглазого зверя за кожаный ошейник с золотыми вставками, взбежал на сцену, опустился в кресло рядом с журнальным столиком.

Задвигались стулья, заскрипели подоконники. Кто-то приоткрыл раму, чтобы впустить струю свежего воздуха, и тотчас захлопнул — порыв ветра обдал крайние ряды ледяным душем.

— В Грасс-Дэморе насчитывается семьсот двадцать семь знатных фамилий. За сто лет междоусобиц ни одна не разорилась. Семьсот двадцать семь богатейших домов в самой нищей стране! Это нонсенс. — Адэр обвёл взглядом мрачную публику. — «Мир без насилия» объявил Грасс-Дэмору войну. Уверен, что вашему бизнесу в тех странах ничего не грозит: вы платите в их казну налоги и обеспечиваете их граждан работой. Я предупреждал вас, что если вы не начнёте работать на благо родины, я заберу ваши земли. Я дал вам время до нового года, однако вынужден его сократить. В вашем распоряжении неделя.