Пройдя через ущелье, я вновь очутился в долине, где росли редкие деревья и вдоль ручья бродили мамонты. Не доходя до их стада, я остановился, вынул из своей сумки пару кремней и, склонившись, высек искру прямо в сухой траве. Быстро перебегая с места на место, я зажег дюжину огней широким полукругом, а северный ветер подхватил их и хорошенько раздул. Очень скоро по долине стала спускаться целая огненная стена.

Мамонты оторвались от своей пищи и, взмахнув огромными ушами, закричали в тревоге. Из всех опасностей на свете они боялись лишь огня. Они начали отступать на юг: самки погнали вперед детенышей, а самцы трубили, будто знаменуя наступление Судного дня. С диким ревом огонь распространялся по долине, а мамонты в страхе спасались от него, превратившись в живой сокрушительный ураган, в громоподобное землетрясение. Деревья падали и разлетались под ними в щепки, земля дрожала от их безудержного бега. За ними гналось пламя, а по его следу бежал и я – так близко, что тлеющая земля насквозь прожгла мои сандалии из лосиной шкуры.

Мамонты устремились сквозь узкий проход, ровняя прежде густые заросли с землей так, будто проходили по ним с гигантской косой. Деревья вырывались с корнями – казалось, сквозь ущелье проникло торнадо.

С оглушительным топотом и ревом они штормом налетели на море красных цветов. Дьявольские растения, может, и сумели бы погубить одного такого мамонта, но под натиском целого стада шансов у них было не больше, чем у обычных цветов. Обезумевшие титаны обрушились на них, разрывая в клочья, растаптывая и вдавливая в землю до того, что та стала вязкой от сока.

На какое-то мгновение меня охватила дрожь – я испугался, что звери двинутся прямиком на башню, и засомневался, удастся ли ей устоять при столкновении с ними. Но когда один из самцов врезался в стену, его оттолкнуло от ее гладкой изогнутой поверхности на бегущего рядом, и стадо, разделившись пополам, обтекло башню с обеих сторон. Мамонты прогрохотали так близко от строения, что их шерстистые бока зашуршали по стенам. И они понеслись по красному полю в направлении озера.

Огонь же, спалив деревья, остановился: раздавленные, сочащиеся останки цветов ему не поддавались. Деревья – и упавшие, и стоящие – дымились и горели, а почерневшие ветви осыпались вокруг меня, пока я не выбрался на широкую полосу, прорезанную стадом поперек мертвенно-бледного поля.

Устремившись по ней, я выкрикнул имя Гудрун, и она ответила мне. Ее голос звучал сдавленно и слышался на фоне какого-то стука. Крылатый человек запер ее в башне.

Достигнув стены замка, минуя останки красных лепестков и змееподобных стеблей, я размотал свою веревку из сыромятной кожи, замахнулся и забросил ее петлю на один из зубцов парапета. Затем я принялся взбираться вверх, переставляя руки и сжимая веревку ногами. При этом меня качало из стороны в сторону, отчего на костяшках пальцев и локтях обдиралась кожа.

Когда до парапета оставалось всего пять футов, прямо надо мной хлопнули крылья. Черный человек взмыл в воздух и приземлился на галерею. И когда он наклонился над парапетом, я сумел хорошенько его разглядеть. Черты лица его были прямыми и правильными, без признаков негроидной расы. Глаза смотрели раскосыми щелочками, а зубы сверкали в хищном оскале ненависти и ликования. Долго он правил долиной красных цветов, взимая дань людскими жизнями с несчастных горных племен, чтобы кормить ими плодоядные цветы, служившие ему подданными и защитниками. И теперь я находился в его власти, и ни моя неукротимость, ни мои умения не могли мне помочь. Воспользуйся он кривым кинжалом, что держал в руке, – и я разбился бы насмерть. Гудрун, увидев из своей башни, в каком положении я находился, истошно закричала, и в следующий миг раздался треск ломающейся двери.

Черный человек со злорадной ухмылкой уже приложил острое лезвие своего кинжала к веревке, но сильная белая рука схватила его сзади за шею, и он резко отпрянул. За его спиной я увидел прекрасное лицо Гудрун – ее волосы стояли дыбом, а глаза расширились от ужаса и ярости.

Крылатый человек, взревев, вырвался из ее хватки и с такой силой толкнул девушку на стену башенки, что Гудрун упала, почти лишившись сознания. Тогда он вновь повернулся ко мне, но я уже вскарабкался на парапет и как раз спрыгнул на галерею, выхватив топор.

На какое-то мгновение мой враг замер в нерешительности – с полураскрытыми крыльями и кинжалом в руке, – будто не зная, вступать ли ему в бой или взмыть в воздух. Он был исполинского роста, с выпирающими по всему телу мускулами, но все же колебался, как человек, встретившийся лицом к лицу с диким зверем.

Я же не раздумывал. С ревом, вырвавшимся из самой глубины глотки, я со всей силы взмахнул топором. Он, издав сдавленный крик, выставил перед собой руки, но топор опустился ровно между них и обратил его голову в красное месиво.

Я подскочил к Гудрун, и она, с трудом приподнявшись, обхватила меня белыми руками, заключив в объятия, исполненные любви и ужаса. При этом она не переставала коситься в ту сторону, где лежало тело крылатого хозяина долины, на месте головы которого теперь разлилась лужица крови с ошметками мозга.

Не раз я желал соединить все мои разнообразные жизни в одном теле, вобрав в себя и навыки Ханвульфа, и знания Джеймса Эллисона. Будь такое возможным, Ханвульф вошел бы в черную дверь, что Гудрун выбила, будучи вне себя от отчаяния, и очутился бы в той странной комнате, что виднелась мне сквозь проем, – комнате, обставленной невероятной мебелью и со свитками пергаментов на полках. Он развернул бы те свитки и стал бы корпеть над начертанными в них буквами, пока не расшифровал их, прочитав, быть может, летопись той дивной расы, чьего последнего представителя только что убил. История эта, несомненно, оказалась бы удивительнее опиумного сна и чудеснее сказа о погибшей Атлантиде.

Но Ханвульф не питал такого глубокого любопытства. Для него что башня, что черная комната с ее свитками не имели никакого значения – они выглядели лишь атрибутами колдовства, смысл которых состоял исключительно в их дьявольской природе. И несмотря на то, что отгадка лежала у него перед носом, он был столь же далек от нее, как и Джеймс Эллисон, чьему рождению предшествовали еще тысячи лет.

Для меня, Ханвульфа, замок представлял собой не что иное, как чудовищную ловушку, и вызывал лишь одно чувство – желание сбежать как можно скорее.

C Гудрун на плечах я соскользнул на землю, после чего ловким движением высвободил свою веревку. Тогда мы, взявшись за руки, прошли по дороге, протоптанной мамонтами, уже исчезнувшими вдали, к голубому озеру в южном конце долины и скрылись в проходе между скалами.

– Он видел ночного духа? Не прислушивается ли он к шепоту скрывающихся во тьме созданий?