— Вольно! — также зычно скомандовал Спирин, дал отмашку и подал руку художнику. — Женщинам надо вести счет, в следующий раз, чтобы все было точно!

— Сбиваюсь, Витя, ты же знаешь, я умею считать только до десяти, покаялся Федька.

Между тем Спирин осматривал студию.

— Да, здорово ты, однако, махнул. Когда въезжал сюда, у тебя картин пять было с собой, не больше?

— Точно, — кивнул головой Кривошеев, с видимым удовольствием оглядывая стены, увешанные портретами и пейзажами, этюдами и натюрмортами.

— Молодец! — похвалил друга Виктор.

— Тебе спасибо, — улыбнулся художник.

Действительно, эту длинную широкую комнату с единственным в городе стеклянным потолком для Кривошеева выбил Виктор. Говорят, что до революции в этом помещении на третьем этаже старинного особняка помещалась оранжерея мадам Соломиной, хозяйки одного из заводов. Каким-то чудом она уцелела и дошла без изменений до нашего времени, но последние тридцать лет здесь малевали и хранили громадные транспаранты и плакаты к революционным праздникам. Попав сюда еще в детстве, Кривошеев был очарован массой света, льющегося из громадных окон и с потолка. Со временной кончиной партии нужда в идеологическом хламе сама собой отпала, долгое время комната стояла запертой, а потом прорвавшийся к переделу городского имущества Спирин вспомнил о ней и помог приобрести старому другу. Вот уже два года Кривошеев блаженствовал в своем «Эрмитаже», так он называл студию.

— Каким ветром тебя занесло, дорогой руководитель, или по делам? спросил хозяин, усаживаясь на старомодный диванчик с круглыми валиками по бокам. Частенько заработавшись, он тут же и ночевал, хотя имел недалеко приличную однокомнатную квартиру.

— Да, и по делам тоже. Гринев решил пышно отметить очередной юбилей городу, все-таки сто десять лет, ну, парад наших хилых войск, концерт, фейерверк, — говоря все это, Спирин продолжал разглядывать картины. Ребята из отдела культуры задумали кое-что, но не хватает твоей талантливой кисти. Так, пару мазков, брошенных мастером.

Художник ухмыльнулся в рыжую бороду.

— А сколько вы мне отвалите за эту пару мазков?

— В пределах сметы. Да не бойся, не обидим, — рассмеялся Спирин. Заплатим, конечно, не так, как эти торгаши, но зато какой размах! Весь город в твоей власти. Улицы — кисти, площади — холсты! — заканчивая рекламную речь, заместитель мэра заговорил басом и рубанул кулаком по воздуху в стиле Маяковского. Таким за последние три года его видел только Федор.

— Заманчиво, правда ведь, Федь? — досластил до густоты меда голос Спирин. Художник только смеялся в ответ.

— Мною и так уже полгорода разрисовано, — парировал он. С развитием частного предпринимательства в городе Кривошеев внезапно разбогател. Хотя картины его, выполненные в манере традиционного русского реализма, покупались неохотно, богатые иностранцы и снобы от отечественной культуры гонялись за красочной мазней, но его выручали заказы на витрины и интерьер магазинов, салонов, кафе и ресторанов. Первую витрину он оформил за литр водки и обнаружил при этом столько мастерства и дизайнерской изобретательности, что заказы хлынули рекой. Суммы последних его гонораров, объявляемых Федором при заключении сделки, приводили в шок так называемых «новых русских», большей частью из приезжих армян, но кому хотелось иметь магазин хуже, чем у соседа? Проезжая по городу, Спирин безошибочно определял, где прошлась рука его талантливого друга. Ни одна из витрин не повторяла другую. Витиеватая вывеска магазина женской одежды «Амазонка», бело-голубые, холодные тона интерьера кафе-мороженого «Льдинка» или изысканно-вычурные витрины ювелирного магазина «Голд» могли дать фору любому престижному заведению губернского центра.

— Ну Федь, — продолжал упрашивать друга Виктор. — Вот тебе и предоставляется возможность оформить вторую половину города.

— Ну хорошо, ладно, — согласился тот. — Черт с вами, грабьте нищего художника, а то ведь все равно испохабите без меня.

— Конечно, непременно испохабим, — согласился Виктор, пристально рассматривая еще не оконченный портрет. На холсте прорисовывался контур женского лица, слабый набросок губ, только угадывались волосы. Но зато были тщательно выписаны глаза, огромные, с изумрудно-прозрачной глубиной.

— Это кто такая? — спросил Виктор, кивая на картину.

— Кто? А, эта, — оглянулся в его сторону Федор. — Правда, хороша? Вот только закончить никак не могу, не поймаю ее и все. Позирует ужасно. Петьку Рубежанского помнишь?

— Зайчика? Ну как же! — усмехнулся Спирин. — Он теперь в люди выбился, банкир.

— Вот-вот. А это его невеста.

— А помнишь, как мы ему уши пришили?

— Скажешь тоже, разве такое забывается? — и они одновременно засмеялись.

Петька Рубежанский, вместе с ними в школьные годы ходивший на фехтование и уже в те времена слывший великим экономом, любил ездить в автобусах зайцем Забьется в самую толпу, спрячется за чью-нибудь мощную спину, едет и не дышит, чтобы не заметили. Но Федора с Витькой раздражало не это, зайцами и они сами частенько катались, а то, как он потом об этом взахлеб рассказывал. И вот однажды, пока тот тренировался, они пришили к капюшону его куртки два уха, позаимствованных у настоящего, уже съеденного кролика, а сзади, белый пушистый хвостик. После тренировки они совсем заморочили голову пацану своими россказнями о новом зарубежном фильме и так помогли ему одеться, что тот не заметил новых атрибутов в своей одежде. В этот вечер проехать без билета ему не удалось. Петька долго не мог понять почему в автобусе на него все косятся и хихикают. Уши он обнаружил уже на конечной остановке, а хвост, вызывающий у прохожих особый интерес, только дома.

Отсмеявшись, Спирин спросил:

— Сколько нам тогда лет было?

— Не то тринадцать, не то четырнадцать, — ответил Федор.

— Да, где-то так, — согласился Виктор, а потом спросил: — слушай, а ты ведь в двадцатой школе учился?

— Да.

— А случайно такого Нечаева не знал?

— Ну как же, ты что! Знаменитая личность.

Спирин верхом уселся на стул напротив Федьки, положил голову на скрещенные руки и с интересом приготовился слушать.

— Он в параллельном классе учился, с виду невзрачный такой, весь в угрях. Но что-то в нем было такое… Как сейчас говорят, неформальный лидер. Дрался, правда, хорошо. У нас тогда война была с Соцгородом, помнишь эту грандиозную махаловку около Дэка, тогда еще двоих убили?

Спирин кивнул головой. Войны между районами города для Энска были делом самым обычным, но та грандиозная драка на танцах, в которой участвовало человек триста, до сих пор вспоминалась как событие легендарное.

— Так вот перед ней Нечай с Шаганом дрался, сам видел. Они начали, а потом уж общая свалка началась. Менты с полчаса даже подойти не могли. Они в воздух палить, а по ним из обрезов. Солдат вызывали, а потом две школы милиции в город ввели. Эх и времена были!