Автобус сильно трясло. Сюнсукэ распирало от смеха. Он находил комичным этот эпизод своей жизни. Вдруг этот забавный случай чем-то встревожил его.

«Интересно, способен ли я еще презреть женщину так же сильно, как в годы юности?»

Он подумал о Ясуко, девятнадцатилетней девушке, которая наведывалась к нему несколько раз после их знакомства в мае месяце в Хаконе.

Грудь стареющего писателя всколыхнулась.

В середине мая, когда Сюнсукэ был в Накагора, уединившись для работы, одна девушка, проживавшая в его гостинице, попросила через служанку об автографе. Он столкнулся с ней на окраине парка. Она шла с книгой в руках познакомиться с писателем. Выдался чудесный вечер, и Сюнсукэ вышел прогуляться, а на обратном пути, поднимаясь по каменной лестнице, встретил Ясуко.

— А, это вы? — спросил Сюнсукэ.

— Да. Меня зовут Сегава. Здравствуйте!

На ней было какое-то детское платьице цвета китайской гвоздики. Ноги и руки длинные, грациозные. Даже несколько длинноватые. Голени упругие, как только что выуженная из реки форель. Из-под коротенького подола выделялась белая-белая кожа. Сюнсукэ показалось, что ей лет семнадцать. Благодаря выразительным глазам она казалась девочкой-переростком, а иной человек дал бы ей лет двадцать. Из гэта[4]высовывались чистые пяточки — аккуратные, твердые, по-птичьему маленькие.

— Где ваша комната?

— В другом крыле.

— Вот почему я не видел вас раньше. Вы одна?

— Да, сегодня одна.

Девушка поправляла здесь здоровье, переболев пневмонией. Сюнсукэ импонировало, что она предпочла читать именно его повести. Ее спутница, старая женщина, вернулась по делам на пару дней в Токио.

Сюнсукэ мог бы провести девушку в свою комнату, чтобы надписать книгу, и распрощаться, однако он захотел встретиться с ней еще завтра, поэтому они присели на невзрачную скамейку в парке.

Говорили о том о сем. Старик был малообщителен, девушка — благопристойной, поэтому разговор не сблизил их. «Откуда приехала?» «Как семья?» «Как здоровье?» Сюнсукэ спрашивал, а девушка отвечала, скромно улыбаясь.

Кажется, преждевременно и незаметно для обоих вечерние сумерки окутали парк. С наступлением темноты покатые горы Мёдзё и Татеяма — одна напротив, а другая справа — как бы осунулись, стали ближе, вошли в мысли девушки и старика. Между горами покоилась бухта Одавара. Будто вечерняя звезда, вспыхивали огни маяка — в той стороне, где сливаются в дымке темнеющее небо с узенькой полоской моря. Пришла служанка и позвала на ужин. Они расстались.

На следующий день Ясуко и ее старшая спутница пришли в комнату Сюнсукэ с гостинцем из Токио. Он вручил им две заранее подписанные книги. Говорила только женщина, позволяя Сюнсукэ и Ясуко отмалчиваться, к их вящему удовольствию. Гости ушли, и Сюнсукэ затеял прогуляться — куда-нибудь подальше. Он запыхался, поднимаясь в гору быстрым, нервным шагом.

«Не важно куда, лишь бы идти, пока не устану. Ты погляди, какой я ходок!» — подбадривал он себя.

Наконец он вышел на лужайку под тенью деревьев. Повалился наземь как подкошенный. Вдруг из высокой травы вылетел огромный фазан. Сюнсукэ вздрогнул. Он почувствовал, как радостно и безудержно запрыгало вновь ожившее после усталости сердце.

«Когда последний раз посещало меня такое чувство? Сколько лет прошло с той поры?» — вопрошал Сюнсукэ.

Он уже позабыл, что «такое чувство» было вызвано им по большей части умышленно, когда пустился в чрезмерно длинный и утомительный путь пешком. Конечно, такую забывчивость или такую своенравность можно было бы списать на счет старения.

Несколько раз автобус проезжал близко к морю. С кручи открылся вид на летнее пылающее море — как с высоты птичьего полета. Зарево, просвечивающее и потому невидимое, заливало пламенем сплошь всю акваторию. Это море напоминало гравюру благородного металла с высеченными на ней бороздами заглохших умиротворенных страданий.

До полудня было еще далеко. В автобусе сидело всего несколько пассажиров — все из местных. Они распечатали бамбуковые коробочки; завтракали рисовыми колобками и маринованными овощами. Сюнсукэ пока не чувствовал голода. Когда мысли занимали его ум, он поглощал пищу машинально и забывал о съеденном, а потом удивлялся, что ходит с полным брюхом. Ни умом, ни телом он не замечал повседневности.

Парк К. — вторая остановка от администрации города К. Здесь никто не вышел. Дорога, по которой курсировал автобус, пролегала через огромный, раскинувшийся на тысячи гектаров от горных склонов до побережья парк, разделяя его пополам с горой в центре в одной части и морем в другой. Сюнсукэ скользил взглядом по густым зарослям кустарника, шелестящим под бризом, по безлюдной и безмолвной игровой площадке, по темно-синей эмалевой, прерывистой полоске моря, по неподвижным теням разнообразных качелей на сияющем песке. Чем очаровывался Сюнсукэ, глядя на этот огромный, притихший с утра в самый разгар лета парк?

Автобус затормозил на углу маленького хаотичного городка. Городская управа не подавала признаков жизни. Из распахнутых окон виднелись сияющие белизной лакированные круглые столешницы без единого предмета на них. Навстречу с поклоном вышли гостиничные служащие. Сюнсукэ поручил им свой саквояж, а сам по их приглашению неспешно двинулся вверх по каменной лестнице сбоку от храма. Жары почти не чувствовалось благодаря ветерку с моря. В воздухе завис вялый стрекот цикад — знойные шерстяные звуки. На полпути Сюнсукэ снял шляпу и остановился немного отдышаться. Внизу в блюдце-гавани прикорнул зеленый пароходик. Послышался прерывистый шепоток — звук выпускаемого пара. И тотчас все стихло. Все же мерещилось, что эта дремотная бухточка, обрамленная примитивной кривой каменистой линией, заполнилась меланхоличным шелестом крыльев назойливо-докучливых мух — сколько ни отмахивайся от них, все безуспешно.

— Какой красивый вид!

Сюнсукэ озвучил свою мысль, словно хотел отмахнуться от нее. Вовсе ничего красивого.

— Сэнсэй, а вид из гостиницы намного прекраснее.

— Правда?

Не из радушия, а из простой скуки он не ответил остреньким сарказмом. Почему-то ловкость в общении давалась стареющему писателю с большим трудом.

Сюнсукэ расслабился только в комнате — в самом лучшем номере гостиницы. По пути он несколько раз пытался задать небрежно один вопрос, но что-то его затрудняло. Боясь разволноваться, он спросил горничную:

— Сегава в вашей гостинице проживает? Это девушка.

— Да, проживает.

Все задрожало внутри у Сюнсукэ. Растягивая слова, он продолжил расспрашивать:

— Одна приехала?

— Да, пять дней назад прибыла. Она поселилась в комнате «Хризантема».

— А сейчас она в номере? Ее отец мой приятель.

— Она ушла в парк.