– Без комментариев, – деревянным голосом проговорила Энн.

– Понятно… В таком случае я буду пить черный кофе, – сказал Мартин. – С медом, если есть… Ты швыряла рисом в стену?

Она закатила глаза.

– Я пыталась разложить продукты по полкам, ударилась плечом о шкаф и выронила рис. Пакет разорвался.

– Рис – символ плодородия. Не поэтому ли им осыпают новобрачных?

– Вас с Келли тоже осыпали?

Его ресницы дрогнули.

– Нет. Келли была вся в золотистых конфетти. Никаких банальностей вроде риса. Келли никогда не хотела ребенка; фигура была важнее для нее, чем горячее желание Мартина иметь детей. Тори была зачата по чистой случайности.

На мгновение Энн готова была поклясться, что в голосе Мартина звучит неподдельная боль. Но в следующий миг его глаза опять стали непроницаемыми. Ей показалось. Конечно, показалось. Мартина Крейна ранили ее слова? Какой бред!

Он небрежно произнес:

– Где ты держишь пылесос? Лучше убрать этот мусор, пока ты не поскользнулась и не сломала еще и шею.

Ему принадлежала огромная сеть заводов медицинского оборудования, разбросанных по всему миру; любой, хотя бы раз открывавший газету, знал об этом. И он собирается пылесосить ее кухню? Такая банальность – пользуясь его собственным словом, – не фигурировала в ее романтических девичьих мечтах. Будучи подростком, она представляла Мартина сгорающим от желания, уносящим ее на сильных руках из мрачного кирпичного дома Нины, подальше от холодности тетки, от скуки домашней работы и визитов к дантисту.

– Пылесос в прихожей, в шкафу, – бросила Энн.

Мартин вышел из кухни, она смотрела ему вслед. Ее нервы были напряжены; от жалости к себе и следа не осталось, как только он ворвался в квартиру. Но она справится с ним. Она уже т тот впечатлительный и невинный подросток, которым была когда-то; она уже кое-что повидала в этой жизни и усвоила одну-другую истину.

Она будет играть с Мартином Крейном на равных. Скривившись, Энн выудила из развала грязной посуды в раковине тряпку и стала сметать рис на пол. Который тоже не мешало бы как следует отскрести.

Мартин вернулся и, сняв кожаный пиджак, закатал рукава голубой хлопковой рубашки. Его потертые джинсы сидели на нем как влитые. Энн быстро отвела взгляд и сказала:

– Я до сих пор не могу пользоваться правой рукой. Чувствую себя какой-то калекой.

– Надеюсь, рана неглубокая? – спросил он, и Энн могла бы поклясться, что в его голосе прозвучала искренняя тревога.

– Не очень, – ответила она и заметила, как его взгляд опустился ниже плеча.

На ней была мятая зеленая майка с порхающими на груди оранжевыми птичками. Кровоподтек на щеке приобрел синевато-желтый оттенок. Как очаровать мужчину твоей мечты, едко подумала Энн и сказала:

– Не буду путаться под ногами, пока ты пылесосишь. Эта кухня всегда была мала для двоих.

Воткнув штепсель в розетку, Мартин заметил:

– Может быть, поэтому ты не замужем?

Она в сердцах выпалила:

– Почему ты изменял Келли?

– Я не изменял.

Энн фыркнула.

– Не забудь забраться под шкаф… Просто удивительно, какой беспорядок может наделать один пакет риса!

– Уходишь от разговора, да, Энн?

– Ты сообразителен, – с кривой усмешкой сказала она.

– До чего же ты красивая! – с внезапным жарой проговорил Мартин.

Он не всерьез, должно быть, просто привык льстить женщинам. Тем не менее Энн покраснела до корней волос.

– Я? Да я просто развалина.

– Спасибо, Мартин, – такой ответ меня устроил бы больше.

– Возможно, так принято в кругах, где ты вращаешься, но мне не нужны твои комплименты, Мартин. Они такие же пустые, как клятвы, которые ты давал перед алтарем.

Он выпрямился во весь свой рост.

– Пока мы были женаты, я никогда не изменял Келли.

– Скажи это тем, кому интересно.

– Я могу сделать так, чтобы интересно было тебе.

У нее перехватило дыхание.

– Не думаю.

– Бросаешь мне вызов, Энн?

– Нет, Мартин. Просто говорю, что мне безразлично все связанное с тобой. Мне это ни к чему. Неинтересно.

– Посмотрим, – со зловещей мягкостью произнес он. – Тебе лучше выйти – кухня, как ты верно заметила, мала для двоих.

Что-то в его неподвижном взгляде заставило ее мгновенно ретироваться. С максимумом достоинства Энн прошествовала в ванную, где натянула поверх майки хлопчатобумажный свитер и провела щеткой по растрепанным волосам. Как избавиться от жалости к себе? – подумала она и показала язык своему отражению в зеркале. Это надо же – впустить в квартиру тигра. Огромного, голодного хищника.

Энн снова посмотрела в зеркало. Щеки пылали, глаза блестели. Прекрати, сказала она себе. Он не рыцарь в сияющих доспехах, пришедший спасти тебя. Его латы поржавели, и он нарушил свои клятвы. Не забывай об этом.

К несчастью, Мартин по-прежнему оставался самым мужественным и привлекательным из всех представителей своего пола, когда-либо встречавшихся ей на пути. Назвать его сексуальным – значило ничего не сказать. Ему была присуща глубокая, непоколебимая уверенность в себе, незримая и вряд ли осознаваемая им самим аура могущества, столь же свойственная ему, как густые черные волосы и бездонные непроницаемые глаза.

Как случилось, что именно его дочь она спасла? Ей не нужен Мартин Крейн! Он пугает ее. Ее, которая бесстрашно бросается наперерез вооруженным преступникам…

Шум пылесоса стих. Взяв себя в руки, Энн вернулась в кухню, вежливо поблагодарила Мартина и потянулась за кофе, хранившимся в банке с надписью «Мука». Но открыть крышку одной рукой было невозможно.

– Позволь мне, – сказал Мартин.

Энн словно зачарованная наблюдала за игрой мышц на его запястье, когда он откручивал крышку.

– Где кофемолка? – спросил он.

Как это по-домашнему! – лихорадочно подумала она. Так, словно мы женаты.

– В шкафчике рядом с раковиной. Не обращай внимания на грязь.

Когда Мартин открыл дверцу, на пол свалились два кухонных полотенца.

– Да, дома тебя подстерегает не меньше опасностей, чем на работе, – заметил он, вынимая кофемолку.

Энн не выдержала.

– Что тебе нужно от меня, Мартин? – спросила она.

– Сначала кофе.

С грацией носорога Энн поставила на стол сахарницу и сливочник.

– Ты, разумеется, привык, чтобы все всегда было по-твоему.

– В этом залог движения вверх – знать, чего ты хочешь, и добиваться этого.