Генри. Я был самым удачливым мальчишкой на свете. Люди вроде моего отца не могли этого понять, но я ощущал себя частью чего-то значительного. Я был не одинок. И со мной обращались, как со взрослым. Я жил в фантастическом мире. Умники быстро привыкли, выходя из машины, бросать мне ключи, чтобы я припарковал их «кадди». У меня нос ещё до руля не дорос, а я уже парковал «кадиллаки»!

Генри. Мой отец был из тех людей, кто тяжело работает всю жизнь и при этом всегда последний в очереди за деньгами. Когда я был ребёнком, он часто называл себя «человеком подземки», а мне от этого хотелось плакать. Он был одним из создателей профсоюза электриков и получил от них венок на свои похороны. Он работал на стройках небоскрёбов Манхэттена и жилых домов Квинса, а сам так и не смог перебраться в жилище попросторнее, чем наш дом с тремя спальнями, набитый семью детьми, один из которых — прикованный к постели инвалид. Нам хватало денег на еду, но никогда — на что-то сверх того. При этом я видел, как все вокруг, не только умники, ищут, где бы заработать ещё доллар-другой. Я твёрдо решил, что не стану жить, как отец. Как бы он ни орал, как бы ни колотил меня, я не слушал, что он говорит. Я, кажется, вообще его не слышал. Я был слишком занят, добывая деньги. Я учился зарабатывать.

Каждый день я узнавал что-нибудь новое. Каждый день я перехватывал доллар там или доллар здесь. Слушал рассказы про разные криминальные уловки и наблюдал, как парни поднимают на них бабки. Это происходило само собой. Я торчал в таксопарке ежедневно, а через таксопарк с утра до вечера шёл разнообразный хабар. То ящик краденых тостеров на продажу, то кашемировые шали, свистнутые прямо из грузовика, то коробки нелегальных сигарет, награбленные у ковбоя-контрабандиста, который даже не мог пойти нажаловаться копам. Скоро я начал доставлять квитанции подпольной лотереи на квартиры и дома по всему району, где сидели и подсчитывали дневную выручку люди Варио, вооружённые арифмометрами. Местные охотно сдавали семейству Варио комнаты в своих квартирах по сто пятьдесят долларов в неделю плюс оплата за телефон. Это была хорошая сделка. Умники занимали помещение всего на два-три часа ближе к вечеру, чтобы подбить сумму ставок и обвести кружками на ленте арифмометра номера победителей. Очень часто эти квартиры принадлежали родителям ребят, с которыми я учился в школе. Поначалу они удивлялись, когда я появлялся на пороге с сумкой, набитой лотерейными квитанциями. Думали, что я пришёл поиграть с ребятами. Но очень скоро они смекали, в чём дело. Понимали, что я расту не таким, как другие мальчишки.

Заработав свои первые несколько баксов и набравшись храбрости отправиться за покупками без мамы, я посетил магазин Бенни Филдса на Питкин-авеню. Там покупали себе одежду все умники. Из магазина я вышел облачённым в тёмно-синий двубортный костюм в тонкую полоску и с такими заострёнными лацканами, что меня следовало бы арестовать за ношение холодного оружия. Я был подростком. Я страшно гордился собой. Когда я заявился домой и мать, только бросив один взгляд, закричала: «Ты вырядился, как бандит!» — я почувствовал себя ещё лучше.

Генри. Я ошивался в таксопарке или окрестностях с утра до вечера и с каждым днём узнавал всё больше. В тринадцать лет я собирал квитанции для подпольной лотереи и торговал фейерверками. Я просил таксистов покупать мне упаковки пива, а потом продавал их с наваром мальчишкам на школьном дворе. Для несовершеннолетних воришек нашего района я стал кем-то вроде мини-босса. Я платил им деньги вперёд, а краденые радиоприёмники или свитера перепродавал потом другим парням из таксопарка.

Перед большими праздниками, вроде Пасхи или Дня Матери, вместо того чтобы идти в школу, я отправлялся на «обналичку» с Джонни Маццоллой. Джонни, живший рядом с нами, был одержим игрой на скачках, и перед длинными выходными брал меня с собой обналичивать двадцатки, которые он покупал у фальшивомонетчика Бэнси из Озон-парк по десять центов за доллар. Мы двигались от магазина к магазину, из одного квартала в другой, и, пока Джонни ждал в машине, я бежал в магазин и покупал что-нибудь на доллар или два, расплачиваясь поддельной купюрой. Джонни научил меня придавать им потёртый вид при помощи смеси холодного кофе и сигаретного пепла — накануне следовало вымочить фальшивки в этом составе и оставить сохнуть на ночь. Ещё он научил меня делать вид, будто я очень тороплюсь. А ещё — никогда не иметь при себе больше одной купюры. «Если соблюдать эти правила, то тебе будет очень легко притвориться, будто ты не при делах, а липовую двадцатку всучил тебе кто-то другой, даже если за руку поймают», — учил Джонни. И он был прав. Это работало. Меня ловили пару раз, но я всегда легко выкручивался. В конце концов, я был всего лишь ребёнком. Я начинал кричать, и плакать, и повторять, что моя мамочка обо всём узнает. Что она отлупит меня за то, что я потерял деньги. Потом я удирал со всех ног, прыгал в машину, и мы отбывали в соседний квартал. В одном квартале мы обычно куролесили не больше пары дней — потом фальшивки начинали всплывать в местных банках, а те предупреждали магазины. Тогда у кассиров появлялся список номеров фальшивых банкнот, висевший на стенке прямо около кассы, и мы с Джонни меняли район операций. К концу дня «обналички» у нас в багажнике обычно громоздилось столько одно-двухдолларовых покупок: пончиков, сигарет, бритвенных лезвий и мыла, — что они загораживали нам обзор в зеркале заднего вида.