Отчасти такая ситуация стала возможной вследствие недостатков кадрового комплектования военно-контрольной службы. По свидетельству современников, в органы по борьбе со шпионажем принимались строевые офицеры и прапорщики, некоторые из которых «не имели никакого понятия ни о существе розыска, ни о технической его стороне»[44].

Попадая под влияние предрассудков и стереотипов, такие сотрудники часто неадекватно воспринимали поставленные перед ними задачи по обеспечению безопасности войск и стратегических объектов. Страдало же от этого местное население, подозреваемое в таких тяжелых преступлениях, как измена и шпионаж, независимо от наличия или отсутствия доказательств, не говоря уже о фактической вине.

* * *

Из этого корня проистекали две главные проблемы военно-контрольной службы на начальном этапе войны. Во-первых, придание национального, и даже националистического, характера контршпионской работе. Поэтому, по словам историка Н. В. Грекова, аресты подозреваемых в шпионаже проводились не в соответствии с «наличием у контрразведки компрометирующих конкретное лицо сведений, а национальной принадлежностью» этих лиц.[45] Это подтверждается и данными А. В. Седунова[46].

Во-вторых, стремление контрразведчиков поставить знак равенства между изменой и германофильством[47] повлекло за собой составление списков прогермански настроенных россиян, приравненных к изменникам и шпионам. В данные списки попадали «директора заводов, генералы, инженеры, присяжные поверенные, студенты наряду с рабочими, людьми неопределенных профессий; были католики, православные, лютеране, буддисты, были русские, эстонцы, латыши, китайцы». При этом невиновность большинства этих лиц была очевидна, но для контрразведчиков «величина списков служила признаком продуктивности работы». Подозреваемые задерживались десятками[48].

Главное управление Генерального штаба, разумеется, всячески боролось с подобными проявлениями непрофессионализма собственных армейских и тыловых сотрудников. В издаваемых инструкциях и приказах подчеркивалось, что данные списки должны составляться «с самым строгим разбором, дабы в них заключались только действительно неблагонадежные […] лица, о коих имеются более или менее обоснованные сведения, что они занимаются военным шпионством»[49], но все эти меры пропадали втуне.

Что же до полноценной борьбы со шпионажем, то велась она крайне слабо во многом из-за того, что низкий уровень подготовки многих контрразведчиков и некоторая неопределенность их полномочий не позволяла в полной мере применять классические методы работы КРО. К тому же среди ряда сотрудников военного контроля бытовало мнение, будто «шпиона по роже видать»[50], а подобная точка зрения делала все тонкости агентурной работы попросту бессмысленными и ненужными. В результате «агенты контрразведки пошли по жандармскому пути и сумели дискредитировать все дело»[51]. Сотрудники военно-контрольной службы на фронте и в тылу арестовывали десятки подозреваемых в шпионаже, но большая часть этих людей никакой разведывательной деятельности не вела, поэтому их приходилось отпускать на свободу[52].

Эти факты не отрицают того, что агенты военной контрразведки на некоторых участках фронта, столкнувшись с активной работой вражеских шпионов, показали довольно высокую квалификацию в деле их обнаружения и обезвреживания. Например, военным контролем 3-го кавалерийского корпуса в январе 1915 года была задержана группа разведчиков, распространявших среди солдат корпуса антивоенные пропагандистские прокламации[53].

Несмотря на подобные частные случаи, к весне 1915 года генерал-квартирмейстер ставки Ю. Н. Данилов констатировал полный развал фронтового контршпионажа. Исследуя причины сложившейся ситуации, генерал М. Д. Бонч-Бруевич сделал ряд неутешительных выводов. Во-первых, «контрразведывательные отделения обычно не знали, какую именно операцию развивает фронт, армия, корпус […], поэтому они и не могли представить себе, какие именно районы наиболее нуждаются в прикрытии их контрразведкой». Во-вторых, «руководство контрразведкою уходило от начальников штабов, а это имело своим последствием полную оторванность контрразведки от оперативной деятельности войск». В-третьих, КРО «не имели представления о системе шпионажа со стороны противника», поэтому их работа «сводилась к улавливанию случайно попавшихся разведчиков и шпионов»[54].

Серьезные вопросы вызывала структурная подчиненность местных КРО и нормативная база борьбы с разведками противника: «С объявлением войны контрразведывательные органы штабов армий и военных округов на театре военных действий, естественно, вышли из ведения Главного управления Генерального штаба, перейдя под общее руководство штабов армий фронтов и отдельных армий. Причем, по-видимому, основы положения о контрразведывательных отделениях не соблюдаются и многие из таковых отделений […] вовсе этих положений не имеют. Между тем для успешности контрразведки необходимо, чтобы все органы ее как на театре военных действий, так и все его руководствовались какими-либо общими основаниями и поддерживали в известной степени связь между собой»[55].

* * *

По мнению современных исследователей, весь начальный период войны отечественные контрразведывательные структуры вынуждены были работать по собственным правилам и принципам, как, например, КРО Двинского военного округа, функционировавшее на основе специальных «Правил о ведении контрразведки», разработанных П. Г. Курловым[56]. Это, безусловно, снижало уровень взаимодействия между военно-контрольными органами, а значит, и уровень общей работы. Отдельный успехи, как задержание австрийского шпиона Ф. С. Посовина[57], были в большей степени достигнуты благодаря личным качествам контрразведчиков, а вовсе не эффективности службы в целом.