Однако желание военного командования во что бы то ни стало исправить имеющиеся в военно-контрольной службе недостатки до окончания Первой мировой войны в дальнейшем привело к созданию целого ряда комиссий и проектов по реформированию контрразведки. Первая из них относится к 1915 году, когда по инициативе Р. Г. Моллова и при содействии нескольких высокопоставленных сотрудников Министерства внутренних дел была составлена «Записка о мерах борьбы со шпионством».

В данном документе, представляющем собой интереснейший источник по истории российских спецслужб, отмечалось следующее: «контрразведывательные бюро, будучи учреждениями нелегализованными, должны работать как бы из подполья и скрывать свою деятельность и существование даже от воинских частей», в то время как «борьбу со шпионажем нужно сделать открытой, популяризировать ее, придать ей патриотический характер», вовлечь в контршпионскую деятельность «все слои общества, все правительственные учреждения независимо от того, к какому они принадлежат ведомству»[67].

Эти утверждения, конечно, носят весьма спорный характер, так как привлечение широких слоев населения к борьбе с профессиональными агентами иностранных разведслужб при всех очевидных преимуществах в области сбора информации автоматически приводило к повсеместному росту шпиономании в стране, что было доказано историком Н. В. Грековым[68] и подтверждалось всей контрразведывательной практикой спецслужб Российской империи.

Другим небезынтересным предложением Моллова была передача КРО в подчинение губернским жандармским управлениям (ГЖУ), хотя сам автор подчеркивал, что «к жандармским чинам военная среда вообще относится недружелюбно»[69]. Данный проект, по-видимому, должен был способствовать легализации контрразведывательных отделений и преодолению их структурной оторванности от других силовых ведомств России. Тем самым провозглашался курс на интеграцию контршпионской службы в систему политического сыска, что вряд ли было целесообразно. Ведь самым очевидным последствием утверждения данного предложения стала бы утрата отечественной контрразведкой своего главного достоинства — независимости, о чем уже говорилось выше. Скорее всего, аналогичная точка зрения разделялась и высшим военным руководством страны, поэтому проект был отвергнут.

Тем не менее работа подчиненных Моллова все же не была безрезультатной. Как верно заметил историк В. М. Мерзляков, сотрудники Департамента полиции и МВД одними из первых обратили внимание, что эффективной борьбе со шпионажем мешало «отсутствие реальной исполнительной власти у начальников КРО […], ибо санкцию на оперативные действия они должны были получать у чинов Генерального штаба, состоящих при соответствующих генерал-квартирмейстерах или у самих генерал-квартирмейстеров в случае необходимости наблюдения за офицерами. Начальнику КРО, как правило младшему офицеру, „добраться“ до генерала, загруженного текущей штабной работой, было непросто»[70], следовательно, ни о какой оперативной контршпионской работе на фронте не могло быть и речи.

Некоторые генерал-квартирмейстеры, вынужденные заниматься решением контрразведывательных проблем, отправляли командованию доклады с просьбами дать им возможность «заниматься стратегическими вопросами». Если же сотрудники армейских и фронтовых штабов уделяли чрезмерно большое внимание военному контролю, то часто «забывали все свои остальные прямые обязанности»[71].

Кроме принятия «Наставления по контрразведке в военное время» 1915 год остался в истории отечественных спецслужб еще и как год основания профессиональной военно-морской контрразведки. В конце сентября морской министр адмирал И. К. Григорович направил руководителю Военного министерства генералу А. А. Поливанову проект «Положения о морских контрразведывательных отделениях», выработанный Морским Генеральным штабом (МГШ)[72]. Согласно этому «Положению» на территории России учреждались 5 КРО: Балтийское, Черноморское, Тихоокеанское, Беломорское и Финляндское.

Задачи нового ведомства были определены как «борьба с военно-морским шпионством и вообще воспрепятствование тем мерам иностранных государств, которые могут вредить интересам морской обороны империи». То есть деятельность морских органов военного контроля должна была быть направлена не только на пресечение сбора секретной информации вражеской агентурой, но также на противодействие диверсионным и пропагандистским акциям иностранных шпионов[73], что выгодно отличало военно-морской контроль от его армейских аналогов.

Однако не обошло и без недостатков. К примеру, ведение контрразведывательной деятельности на местах возлагалось на сотрудников жандармских команд, что не может быть признано положительной практикой, так как местные жандармы оказались в подчинении одновременно двух силовых ведомств — ОКЖ и МГШ. В то же время отсутствие в вышеназванном «Положении» четко обозначенных форм взаимодействия военно-морского контроля с Департаментом полиции и Отдельным корпусом жандармов в дальнейшем привело к совершению контрразведчиками ряда ошибок, самой известной из которых стало печально знаменитое «дело „аскольдовцев“».

Толчком к этому делу послужило донесение начальника Архангельского ГЖУ, согласно которому моряки крейсера «Аскольд», находящегося на ремонте в Тулоне, готовились поднять на корабле бунт после его выхода в море. Дело было передано в Морской Генеральный штаб. В ночь на 21 августа 1916 года на крейсере произошел взрыв в кормовом погребе 75-миллиметровых снарядов. Несмотря на незначительность повреждений, взрыв был сочтен попыткой диверсии.

В ходе расследования комиссией, в состав которой вошли столичный военный следователь подполковник И. Найденов и офицеры корабля, было установлено, что взрыв был подготовлен по заданию германской разведки унтер-офицером И. М. Андреевым, сбежавшим с крейсера за 3 дня до диверсионной акции. Исполнителями были признаны четверо матросов крейсера, которым был вынесен смертный приговор, приведенный в исполнение 15 сентября 1916 года в Мальбурске[74]. Впоследствии выяснилось, что унтер-офицер И. М. Андреев к взрыву причастен не был, а расстрел матросов был необоснован ввиду недоказанности обвинений.