Через несколько дней даже Иван Гаврилович высоко оценил обычно привычное, но на этот раз непривычное, мероприятие:

– «Такого прекрасного дня рождения у нас ещё не было!» – наедине как-то поделился он с Надеждой.

И теперь счастливая улыбка не сходила с лица Платона.

У него все последующие дни было прекрасное расположение духа, которое не могли омрачить даже неожиданно нахлынувшие воспоминания.

Он вдруг вспомнил, что до сих пор Настя и Вася так и не нашли тёплые, зимние носки, специально связанные Алевтиной Сергеевной для сына – последнее, сделанное ею для Платона. Анастасия до сих пор так и недоделала для Платона, семь лет назад обещанную Васину бежевую курточку, которую Платон планировал использовать для работ ещё с бежевой Волгой ГАЗ-24, уже давно проданной Ксенией, как хозяйкой, за бесценок.

Но текущие бурные события последнего времени быстро отвлекли Платона от грустных воспоминаний.

После всех празднований юбилея, похода в пенсионный фонд, Платона вдруг поразила какая-то всеохватывающая, внутренняя радость, будто бы от свершения чего-то давно и упорно им ожидаемого, как будто его, наконец, выпустили на волю, чувство ощущения необыкновенной свободы от длительно им выполняемого долга.

Ему показалось, что он теперь может жить, как ему хочется, радостно, а не по грандиозным планам кого-то.

Причём эту радость уже не могли омрачить и поколебать окружающие его мелкие напасти и неприятности.

Лёгкая улыбка теперь не сходила с его лица. Было так, будто бы он теперь узнал что-то, что многие ещё не знают, не ведают, не чувствуют.

Даже лицо его стало ещё более одухотворённым, как будто он знает какую-то великую тайну бытия. У Платона теперь было ощущение, будто он прошёл терминатор, вышел на свет божий из тени земной.

И это был его, зимний терминатор.

В общем, Платон стал совсем взрослым и свободным от долга перед, длительное время его угнетавшим, государством. И совесть его была чиста.

Приятные воспоминания теперь всё чаще одолевали его.

Особенно это часто происходило на работе, где он обычно сидел один и никто не мешал ему погрузиться в ностальгию.

Платон вдруг явственно вспомнил запах своей детской, летней Москвы, запах какого-то предвкушения чего-то. Тогда он явственно и чувственно различал её утренний, дневной и вечерний запахи.

Сейчас же нюхать было нечего. Сейчас ему часто приходилось только слушать, в том числе всякую ерунду и пакость.

– «Ну, вот! Я пролила, а ты наступил!?» – войдя к себе, услышал он от Надежды.

– «Так ты не проливай! И наступать не надо будет!» – ответил он, уже вытирающей тряпкой пол начальнице, всё ещё не теряя прекрасного расположения духа.

Прошло некоторое время, и по хорошему настроению недавнего юбиляра был нанесён привычный удар.

– «Плато-о-он!» – как всегда завизжала Надежда.

– «Иди скорей коробки с улицы разгружать!».

– «Ид-у-у!» – в тон ей ответил подчинённый.

Он поменял белый халат на бывший чёрный, надевая сверху ещё и пиджак. Но той стало невтерпёж, и она снова заголосила:

– «Плато-о-он! Ты где есть то? Иди скорей!».

– «Сейча-а-ас!» – опять ей в тон начал тот.

– «Штаны только надену!» – закончил он язвительно.

– «Он сейчас переоденется, и придёт!» – оправдывалась начальница перед приезжей гостьей на недостаточно быстрое послушание задерживающегося подчинённого.

А тот надел рабочие перчатки и вышел в предбанник. Но оказалось, что коробки уже там разгружены водителем приезжей.

Фу, дура! Вечно визжит, не разобравшись! А тут из-за неё раздеваешься, одеваешься! Сумасшедшая, прям! – про себя возмущался Платон.

Вскоре опять пришёл покупатель. И опять Надежда возопила:

– «Плато-о-он!».

Но тому надоела роль мальчика на побегушках у дурной бабы и он не среагировал.

– «Платон! Иди сюда!» – повторился вопль.

– «А мне и здесь хорошо!» – весело пробурчал себе под нос Платон, но всё же пошёл на зов укротительницы.

Войдя к Надежде, он поздоровался с, поначалу неузнанным им, мужчиной зрелого возраста:

– «Добрый день!».

– «Здравствуй!» – подхватил тот Надеждин тон.

Платон запомнил.

Когда он вернулся в офис с полной коробкой различных биодобавок, гость добавил заказ:

– «Ещё и семени два пакета».

– «Его у нас нет!» – в ответ невоспитанному пошалил Платон.

– «Тогда семян!» – наконец с полуслова понял тот.

Но обучение хама на этом не закончилось. Платон окончательно добил того, вспомнив его и беря реванш у него:

– «А Вы случайно не Мальков?».

– «Да, Мальков!».

– «Оно и видно!».

– «???».

– «То-то, я смотрю, рожа знакомая!» – тихо кончил он под, прыснувший чаем, смешок Алексея.

Возможно от таких периодических заморочек, а может ещё от чего-либо, но у Платона снова стало пошаливать артериальное давление.

Дома у него опять не получилось самому себе померить тонометром давление, на что Ксения раздражённо заметила:

– «Так он специально для дураков сделан!».

Через некоторое время Платон взял реванш у жены. Дождавшись, когда она сама себе померяет давление и пульс, он безобидно и, на первый взгляд даже участливо, спросил:

– «Ну, как? Показал он что-нибудь?».

– «Конечно…» – Ксения хотела было продолжить свой комментарий, но муж в этот раз успел перебить её:

– «Ну, точно! Он для дураков!».

Но, если по серьёзному, настоящие дураки были у Платона на работе.

Утром он подошёл отксерить этикетки на коробки, включил ксерокс и вдруг услышал грубое от Надежды, разговаривающей с кем-то по телефону:

– «Платон, подожди шуметь тут!».

Платон тут же возмутился про себя: Да пошла ты на хрен! Буду я ещё тут тебе по работе что-нибудь ксерить!

Он выключил аппарат и ушёл к себе, бурча под нос так, чтоб слышал только, сидевший вблизи Алексей:

– «Спятила совсем!».

На следующий день Надежда устроила небольшое застолье по поводу окончания её сыном очередной сессии.

С утра она восторженно рассказывала об очередном триумфе своего Алексея, на что Гудин, поначалу делая вид, что слушает, потом твёрдо отмахнулся: