Московитин, радуясь неослабевшей крепости своих рук, наколол дрова, растопил печку, скромно позавтракал привезенной накануне дочерью холодной курицей и сел к столу; очередная глава рукописи была одной из самых ответственных: «Работа хирурга в полевых условиях». На войне Московитин в редкую свободную минуту вел дневник, и теперь работе помогали эти давние записи с пометками «Август. Кудиново» или «Октябрь. Какуровка», хотя даже нельзя было представить себе, как выглядели эти Кудиново или Какуровка, вероятнее всего походили одно на другую пепелищами и почерневшими деревьями возле этих пепелищ.

Он писал, а ветер швырял в окно дождь, и стекло окна словно плыло, и голое дерево за ним тоже плыло, как мачта. Некоторое время Московитин работал под шум дождя и осторожный треск поленьев в печке. Затем он вдруг отложил перо и прислушался. Кто-то несмело поскребывал по входной двери. Московитин навинтил на чернильницу крышку, чтобы в чернила не шлепнулась какая-нибудь ошалевшая, ожившая от тепла муха, и пошел открыть дверь. На крыльце стоял насквозь промокший мальчик со щенком за бортом пальто.

— Не скули, — говорил он ему с суровой нежностью. — Нечего скулить.

— Ну и промок же ты, братец, — сказал Московитин сочувственно. — Что это у тебя приключилось? Заходи-ка со своим псом… у меня топится печка, быстро обсохнешь.

— Мама вас знает, а вы ее не помните, наверно, а вы ее лечили, — сказал мальчик. — Мария Ивановна Найденова, помните?

Он внес щенка в комнату, положил его на пол возле печки и стал стягивать с себя насквозь мокрое, тяжелое от дождя пальтишко.

— Видишь ли, брат, — сказал Московитин осторожно, выяснив, что мальчик принес лечить щенка. — Я умею лечить только людей, а собак я лечить не умею.

— А он все понимает… только маленький еще, а все понимает, — заторопился мальчик, уверенный в человеческих качествах своей собаки.

Московитин наклонился все же и пощупал горячий нос щенка.

— Наверно, у него чумка, — предположил он, — нечто вроде детской кори… сейчас, сколько я знаю, ее лечат сывороткой, но сыворотки у меня нет, так что могу только посоветовать держать его в тепле, а то схватит воспаление легких, тогда пропала твоя собака. Ну, и серы еще следует добавлять в пищу, она у меня в аптечке есть, — вспомнил он все же старинный метод лечения. — Тебя как зовут?!

— Костик.

— Значит, мы с тобой тезки. А меня зовут Константин Алексеевич. Так что, такие дела, Костик… единственно, что могу насчет твоего пса посоветовать.

Он поискал в стенной аптечке коробочку с серой и отсыпал в бумажку.

— Я сразу подумал, что вы Лешего вылечите, — сказал мальчик повеселев. — В будущем году я в школу пойду, а ему дом сторожить. Он сейчас все понимает, хотя еще маленький.

— Что же ты так неуважительно назвал его?

— Мама так называет его.

Но Лешему было все равно, как его называют: сейчас он пригрелся у печки, и, видимо, тепло от нее было ему полезно, потому что он сразу заснул.

— Съедим-ка по бутерброду, пока твое пальтишко просохнет, — предложил Московитин.

Он достал колбасу, тоже привезенную накануне дочерью, и стал нарезать хлеб.

— Не стоит, — сказал мальчик неуверенно, покосившись на колбасу, — я уже ел.

Видимо, ему было неловко, придя по делу, попутно воспользоваться гостеприимством хозяина.

— Ничего… бутерброд с колбасой не повредит.

Потом они ели, и Московитин, как бы между прочим, согрел чайник и налил мальчику и себе по чашке чаю.

— Вы маму не помните, а она вас помнит, — сказал мальчик. — Она на чулочной фабрике работает.

— Наверно, и я помню, — отозвался Московитин.

— Она такая невысокая.

— Ну, как же, как же… помню ее, такую невысокую.

— Вот видите, — сказал мальчик довольно, — я говорил, что вы ее помните. А теперь я пойду, мне еще надо в палатку за хлебом сходить, скоро привезут свежий.

Он надел свое слегка дымящееся пальто, застегнул его на нижние пуговицы и осторожно засунул за борт заснувшего щенка.

— Мама про вас сказала — это хороший врач, он меня вылечил.

Видимо, Костик Найденов был уверен, что опытная докторская рука Московитина вылечит и его Лешего.

— Как же это все-таки получается, — задумался Московитин, — мать уходит на фабрику, а ты целый день один?

— Раньше, когда я маленький был, тетя Саша приходила… а теперь я большой. Спасибо, Константин Алексеевич… а нам без Лешего нельзя, в будущем году я в школу пойду, а ему дом сторожить, — и минуту спустя сквозь плывущее окно Московитин увидел, как Костик с щенком за пазухой зашагал под дождем. Но он не только нес щенка, а еще и говорил ему что-то по дороге, говорил, наклоняясь к оттопыренному борту своего пальто, может быть обнадеживал, что раз за дело взялся такой опытный врач, как Московитин, можно ни о чем не беспокоиться.

В первые месяцы войны, в дни отступления, Московитин, сидя как-то рядом с шофером в кабине грузовика, увидел, как по кровавой от заходящего солнца степи шагал куда-то с непокрытой головой, вздыбленные волосики которой были тоже розовыми на закате, пяти- или шестилетний мальчонка. Он шагал в опустошении и сиротстве войны, шагал один среди перестоявших неснятых хлебов, и Московитин, пораженный до боли в сердце, остановил машину. «Постой, куда ты, хлопец?» — спросил он, нагнав его. «Тикаю вид нимцив», — со взрослой жесткой бесстрастностью ответил мальчик. «А батька и мамку нимци вбилы». «Поедем с нами, ведь пропадешь… я тебя в детский дом устрою, там тебе хорошо будет», — стал горячо убеждать его тогда Московитин. «Ни… я до дядька Миколы иду, он тут недалечко в Батрачках живе».

Он зашагал дальше, со своими розовыми волосами, и всю войну, сквозь все ее несчастья Московитин помнил этого мальчика, шагавшего по украинской степи и, наверно, так никогда и не нашедшего своего дядьку Миколу…

Дочь после неудачных родов особенно болезненно относилась к детям, и Московитин не рассказал ей о посещении мальчика со щенком. Некоторое время спустя он снова приехал на день-другой поработать, дождливая пора уже прошла, но теперь седо стоял поздний октябрь, стоял так хмуро и ветрено, что низкие тучи не поспевали одна за другой, смешивались и клубились, и тогда в комнате становилось темно, как вечером.

— «На сивом октябре верхом Борей угрюмый подъезжает», — произносил Московитин вслух, вспоминая стихи старинного поэта, книгу которого случайно нашел на одной из полок. Но глава о работе хирурга в полевых условиях не двигалась, и он решил пройтись под этим Бореем, посмотреть, как он подъезжает верхом на сивом октябре.

В саду было голо, и поезда проходили торопливо и сумрачно, на юге их уже не ждало