семьи. Только в отличие от меня, его отношения с родителями никогда не были тёплыми. Он о них говорил редко и неохотно. За время учёбы, насколько я знаю, получил лишь пару писем и столько же отправил в ответ. К тому времени, как мы получили дипломы его мать и отец скончались. Он не был на похоронах. Просто не поехал.

Сами понимаете, наше с ним происхождение, дало толчок к началу нашей дружбы. Мы прилежно учились, знакомились с новым для нас миром, изучали людей и их культуру. Впитывали информацию. Он всегда вёл себя немного отстранённо, где-то холодно, с другими учениками. Не любил больших компаний. Много читал… Ничего необычного. Просто тихий парень. Так, про него говорили.

Особый интерес и страсть в нём пробуждалась, только когда заходили разговоры об истории и устройстве современного государства. Об экспансии человечества, метрополии, колониях. О политическом строе и месте каждого населённого людьми мира в этой системе. Он любил рассуждать на тему самоопределения и возможностей всех планет, людей, живущих на них и целей, которые перед ними стоят. Однажды он спросил у преподавателя:

«Будет ли прав человек, который решится изменить ход истории, руководствуясь исключительно своим, личным мнением, без оглядки на остальных?»

«Смотря какие идеи он захочет реализовать и что это даст обществу» — ответил тот.

«То есть его правоту будут расценивать по результатам его действий?»

«Сейчас один человек не способен изменить мир, мы живём в демократии и решения принимает множество людей.»

«А раньше или, возможно, в будущем?» — не унимался Самуэль.

«Не могу сказать про грядущее, но когда-то таких людей называли либо тиранами, либо спасителями, в зависимости от их поступков».

— Забавно, — Борроу вертит перед глазами бокал с вином, разглядывает, как янтарная жидкость перекатывается по стенкам. — В прошлом всегда можно найти намёки на будущее, если хорошо присмотреться. Или найти объяснения тому, что случилось…

— В общем, — продолжает он. — После университета мы оба вернулись домой. Я, благодаря связям отца, стал помощником сенатора, а Самуэль получил должность в управлении столичного аппарата внутренних дел. Тогда нам было по 25 лет. Мы строили карьеры, не прерывая общения. Виделись нечасто, но не теряли друг друга из поля зрения.

Через несколько лет я стал сенатором. Женился. И жил в столице. Самуэль организовал политическую партию и разъезжал по планете с выступлениями, встречами и собраниями. На очередных парламентских выборах его партия получила места в Сенате и он стал частым гостем на политических шоу и Сетевых программах. Его популярность росла, как и популярность партии. Мы стали видеться больше. Он стал частым гостем в моём доме. И его неуёмный энтузиазм, желание быть всегда на виду, участвовать во всех аспектах политической жизни, страсть с которой он отдавался делу, меня поражала. Я буквально восторгался им. Да и не я один…

По-прежнему скромный, тихий и не очень общительный он менялся, как только, оказывался на трибуне перед слушателями. Чёткий и выразительный голос, горящий взор, твёрдая убеждённость в своих словах — завораживала. Ему рукоплескали…

— Он верил в то, что говорил, так? — спрашиваю я.

— Искренне. По-настоящему. Политики всегда угождают избирателям…

— А он?

— Он говорил как есть. Правду. От всего сердца и люди это чувствовали. Этим он отличался от всех.

— У него была личная жизнь?

— Нет. Говорю с полной уверенностью. Мне кажется, он никогда и не думал о семье и детях. Я никогда не видел его в обществе женщины, не слышал от него ни слова про любовь и отношения. Ничего подобного. Лишь однажды, когда он был у нас в гостях, моя супруга шутливо поинтересовалась:

«Когда ты отдашь своё сердце девушке?»

«Оно занято» — ответил он, — «В нём нет места».

На этом всё. Мы посчитали, что карьера для него самое важное. И не трогали эту тему. Так, в скором времени, Самуэль Ронгази был избран президентом. Он легко обошёл всех своих соперников и получил высшую должность в неполных сорок лет. Став самым молодым лидером в нашей истории. В ту ночь, когда голоса ещё считали, но никто не сомневался в его победе, от него раздался звонок. Я ожидал услышать радостный голос без пяти минут президента, удовлетворение от победы, желание отпраздновать его достижение, но он спокойно и даже несколько скучающе сказал:

«С завтрашнего дня ты руководитель аппарата президента… у нас много дел».

Я не мог, да и не хотел отказываться. В течение следующих десяти лет он дважды переизбирался на новый срок. Доверие к нему было фантастическим. И пользуясь этим доверием, Самуэль сделал много для нашего народа. Поднял экономику, искоренил коррупцию, добился преференций от метрополии. Там с ним считались, а на родине любили. Потрясающее время… Я постоянно был рядом, помогал во всех его начинаниях. Поддерживал самые опасные и рискованные реформы. Нам всё удавалось…

Мистер Борроу замолкает, глядя на пустой бокал.

— За эти годы парламент, из противовеса превратился в проводника его воли. Многопартийная система ушла в прошлое. Нет, он не менял конституцию, не боролся с политическими соперниками, их просто не стало, они все перешли под его знамёна. Одна партия — один президент — один народ. Лозунг тех дней, — продолжает он.

— Тогда мы думали, что поступаем правильно. Да, демократия стала другой, но ведь она осталась! Что с того? Мы едины, изменения налицо. Прогресс, процветание. Не к этому ли стремится каждая нация? У нас есть сильный лидер, он делает всё во благо людей, даёт им уверенность в завтрашнем дне…

В эйфории этих лет незаметно проросли зачатки, того, что называют поклонением. Доверие переросло в безоговорочную веру. Сомнения уступили место слепой покорности, — вздыхает Борроу. — Мы были так увлечены и воодушевлены, что не замечали этого.

— Как-то вечером, возвращаясь с работы, я слушал местную радиостанцию. Они освещали текущие события и пытались анализировать происходящее. Строили доводы и предположения. Обычная болтовня в эфире. Правительство уверяло нас, что мы придерживаемся нейтралитета… Что беспокоиться не о чем. Пока во всяком случае.

Мы и не беспокоились. События разворачивались далеко, а новости приходили с опозданием и больше напоминали слухи. Сеть тогда ещё работала, но выудить оттуда достоверную информацию было сложно. Поэтому меня больше заботила ситуация с просроченным кредитом на дом, чем далёкая и не понятная война.

Мы находимся в реабилитационном центре, построенным четыре года назад, на деньги, собранные фондом «Детство», его основатель и руководитель Сид Майер, сидит напротив меня. Скромный кабинет на пятом этаже, больше похож на картотеку или архив, всё свободное место занимают папки с личными делами его подопечных.