Укрепленный городок, правда, взять не смогли, да и не пытались, но добычи и рабов набрали достаточно и без потерь, — по словам Джереми Уитта, «не убив ни одного враждебного индейца, но убив, обобрав и обратив в рабство множество дружественных», вернулись домой, где были встречены «народом» как герои. С точки зрения губернатора, конечно, это было совсем не так, — Беркли расценил действия Бэкона как «мятеж» (а современные историки именно с этого момента исчисляют начало «восстания»), но от заявлений старого джентльмена «народному генералу», ставшему самой популярной фигурой в Вирджинии, не было ни холодно ни жарко. Напротив, он сам перешел в атаку на Беркли и чиновников колонии, обвиняя их в «любви к индейцам» и «ненависти к честным белым людям», — в связи с чем, дескать, «ни один мужчина не смел убивать индейцев, даже враждебных… пока я не разрубил этот узел, что заставило людей смотреть на меня как на своего друга». Это, конечно, была ложь чистой воды, индейцев и раньше стреляли почем зря, но люди, естественно, верили каждому слову «нашего Ната». Сомневавшихся били. Кое-кому подпустили красного петуха. А сам «народный генерал» тем временем уже позволял себе намекать и на то, что в Лондоне не знают, кому пристойно быть губернатором, так что решать это следует не английским чиновникам, но «народу, большинством голосов», а следовательно, необходимо отменить «несправедливое установление 1670 года», лишающее права голоса «свободных белых людей, не владеющих землей».

Ничего удивительного, что Бэкон, хоть и объявленный «нарушителем закона и мятежником», легко победил на выборах в Ассамблею, первая сессия которой должна была начаться 5 июля 1676 года. Активнейшее участие в кампании, вовсю пиаря супруга среди женщин и убеждая их уговорить мужей голосовать только за «народного генерала», который «с Божьей помощью убил множество индейцев и убьет еще больше», принимала и леди Бэкон, — к слову сказать, на этом основании считающаяся нынче «основательницей американского феминизма». Совсем уж на всякий случай, — хотя сомневаться в успехе не было никаких оснований, — Junior 5 июня, в день выборов, приказал своим вооруженным сторонникам захватить избирательный участок в графстве Энрико, от которого он баллотировался. А после подсчета голосов, вместо того чтобы, как положено было, отправить в столицу колонии своих доверенных лиц со списками и опечатанными бюллетенями, двинулся на Джеймстаун во главе вооруженного до зубов отряда ополченцев, заявив, что хочет лично проследить за окончательным подсчетом и, если понадобится, сместит «негодяя Беркли, который, Бог свидетель, определенно стремится украсть у народа мою победу».

Первый блин, однако, вышел комом. Поход полусотни людей с мушкетами изобразить «законным действием народа» не получилось. 7 июня на окраине Джеймстауна Бэкон и его люди были задержаны спешно созванной милицией. Всерьез рассерженный Беркли, созвав ассамблею, поставил вопрос о судьбе «мятежника и нарушителя закона». Дело пахло петлей, и ею бы, видимо, кончилось, прояви Junior хоть сколько-то гонора типа того, что выказывал в своем кругу. Он, однако, были смиренен, как овечка, во всем каялся, пав на колени, целовал руку губернатору, называя его «любимым дядюшкой», клялся на Святом писании, что никогда больше не будет, — и таки вымолил прощение. Более того — миловать так миловать, — был утвержден депутатом и вновь назначен членом Госсовета. После чего уехал домой, а полторы недели спустя, 23 июня, вернулся в Джеймстаун уже во главе 500 вооруженных сторонников.

На сей раз, понятно, город он легко захватил, самого губернатора пленил, и 30 июня, на 5 дней раньше «законного» срока, открыл первую сессию нового созыва Ассамблеи, вошедшую в историю под названием «Ассамблея Бэкона». Подавляющим большинством голосов были утверждены знаменитые «Декларация народа Вирджинии» и еще более знаменитый Акт VII, восстановивший избирательное право «свободных белых людей, не имеющих недвижимости». А также, вернее, еще до того, Акт I и Акт II, объявившие все ранее заключенные договоры с индейцами недействительными, а все их земли, «в первую очередь, должным образом возделанные», и все «запасы пушнины, а также иные полезные припасы» собственностью колонистов. Против Акта VII не выступил никто, его поддержал даже Беркли, присутствовавший на сессии в кандалах, а вот Акты I и II вызвали споры. «Джентльмены» и бывший губернатор настаивали на том, что так поступать с «лояльными» индейцами все-таки неблагородно и Лондону это придется не по вкусу. Однако Бэкона несло. Прислушиваться к поверженным оппонентам он не собирался. На его стороне была сила, и поэтому за него голосовали даже «джентльмены». Единственное, чего «народному генералу» все-таки не удалось, — поскольку ни одно из обвинений не подтвердилось, — это привлечь «любимого дядюшку» к суду за махинации с налогами, протекцию друзьям и «преступный сговор с индейцами». В конце концов, Беркли пришлось не только оправдать, но и отпустить домой, поскольку на границе, откуда ушли почти все вооруженные мужчины, стало неспокойно и старик, согласно закону, имел право защищать свою семью.

Теперь вся власть была в руках «храброго Натаниэля». Официально объявить себя губернатором, нарушив тем самым уже и королевские полномочия, он, правда, все же не рискнул, — главой колонии был провозглашен его сторонник Уильям Драммонд, занимавший этот пост до Беркли, но снятый за взятки. Не стал «народный генерал» и, как вообще-то следовало бы, уведомлять о событиях Лондон. Более того, ввел практику выдачи патентов на плавания в метрополию только самым доверенным людям, в которых был уверен. Зато, чего и следовало ждать, мгновенно начались кампании против индейцев, причем первыми жертвами «народной власти» стало вообще ни в чем не виноватое, издавна дружественное колонистам племя памунки, исправно поставлявшее «белым братьям» вспомогательные отряды во всех их войнах с окрестными племенами. Действовала «народная армия» с уже привычной жестокостью, не ограничивая себя правилами, присущими «джентльменам», тем более что памунки за несколько лет до того по приказу Беркли сдали мушкеты «на хранение» в Джеймстаун и получали их только для участия в походах. Потрясенные, ничего не понимающие индейцы бросились за помощью к тому, кого по-прежнему считали Большим Справедливым Вождем, — к старому Беркли, и тот, как умел, разъяснил им ситуацию, в ответ на что краснокожие предложили ему любую помощь, какая потребуется. Предложение было с благодарностью принято, — старик искал любую возможность вернуться к власти, как сам он потом объяснял, «во имя порядка на земле и восстановления воли Его Величества». Тем паче что уже к концу июля вокруг него опять начали собираться люди, в основном, конечно, «джентльмены», недовольные засильем в колонии «невежд, смутьянов и наглецов» Бэкона, ко всему еще и присматривавшихся к их плантациям.

Их, правда, не так много, но тут появляется письмо из Лондона, куда экс-губернатор успел сообщить о смуте еще в самом ее начале: король, естественно, возмущен и в ответе, признавая Беркли единственным законным главой колонии, предоставляет ему чрезвычайные полномочия. Это всего лишь слова, но по тем временам эти слова значат очень много, тем паче что у Беркли сохранилась и королевская печать, которую он накануне ареста успел спрятать, отговорившись, что выкинул в реку. И слово становится делом: собрав по сусекам около сотни «джентльменов», губернатор именем короля подписывает обращение к «белым рабам», объявляя, что все кабальные слуги сторонников Бэкона, если они убегут от своих хозяев и поддержат «королевское дело», получат свободу. Кроме того, «благим и угодным его величеству делом» объявляется грабеж хозяйского имущества, две трети которого объявлялись «королевским штрафом», а треть — долей бывших невольников.