Там за примитивным гобеленом каменная кладка, однако камни несколько иные, то ли гранит и песчаник, то ли одни обработаны чем-то, а другие нет, но когда провожу пальцами по стене, перед глазами обрисовывается контур…

…нет, не окна. Здесь была дверь, ее заложили отесанными глыбами, замазали щели, сверху навесили гобелены. Это понятно, та половина здания сгорела в дьявольском огне, дверь уже никуда не ведет, потому ее заложили, а справа и слева прорубили окна, так как эта стена теперь стала внешней.

С другой стороны, проще было и дверной проем превратить в оконный, было бы три окна, что так напрашивается по композиции, пропорциям и соразмерности помещения.

Я пощупал стену, странное ощущение, за стеной что-то есть, почти осязаемо чувствую целый зал или хотя бы большую комнату, хотя, если выглянуть в окно рядом, то лишь выжженная земля, красные лужи расплавленного камня и крохотные гейзеры, вздымающиеся на половину ярда…

За спиной Зигфрид спросил с напряжением в голосе:

— Там что-то спрятано?

— Вряд ли, — ответил я рассеянно. — Ты ляжешь спать здесь?

Он покачал головой.

— Вообще не лягу. А дежурить буду с той стороны двери. Чтобы никто не подошел и близко.

— Хорошо, — ответил я кротко.

Он понял правильно, повернулся и вышел. Я пощупал сперва браслет, полученный в наследство от Хиксаны Дэйт, но тот остается просто украшением, затем решительно повернул кольцо на пальце, тоже от нее же, и почти ощутил, как стена разом стала иной, хотя внешне это все тот же плотный камень.

Я наклонился и, набрав в грудь воздуха, присел на корточки и сунул в стену голову, готовый в любой момент рвануться обратно.

Когда перед глазами вспыхнул красный свет, я чуть ли не дернулся взад, однако успел сообразить, что это не расплавленная земля и озера кипящей лавы, а своеобразный рисунок на блестящих плитах пола.

Я торопливо воздел себя на ноги, а то уже погрузился по щиколотки, с силой вдавился в стену, делая шаги, словно поднимаюсь по ступенькам, чтобы держаться на горизонтальной поверхности.

Стена показалась не такой плотной, как в прошлые разы, я вышел в залитом ярким солнечным светом зале, однако над головой вместо неба высокий каменный свод, хотя впечатление такое, что солнце светит прямо через него.

Замерев, я быстро повернул кольцо, пол сразу потвердел и перестал вести себя, как жидкая глина, а я прислонился к стене и торопливо оглядел весь зал в тепловом, запаховом и всех диапазонах, что, подозреваю, все еще расширяются.

Зал огромен, словно в нем собираются великаны, весь из золота, так выглядит. Во всяком случае, все залито оранжевым светом. Посреди зала обрамленное золотистым бортиком озеро с фонтаном, что красиво разбрасывает струи вверх и в стороны, но ни одна капля не падает за пределы фонтана. В стенах огромные ниши, где поместились бы небольшие небоскребы, но сейчас там статуи воинов в старинных доспехах, некоторые в спокойных позах, другие в воинственных. Над нишами очень богатый орнамент, элементы растений перемежаются с крыльями бабочек и совсем уж символическими фигурками…

Рядом со мной на стене щит старинного образца: круглый, с вырезом в виде полумесяца сверху, я узнал щит знаменитых гоплитов. На щите барельефом с жуткой экспрессией изображена голова разъяренной женщины, черные волосы толстыми прядями вокруг головы… мгновение спустя я понял, что это не пряди, а змеи, извивающиеся и со злобно оскаленным пастями.

Я смотрел на лицо женщины, холод вошел в мое тело, сперва заледенил кожу, потом кровь, начал пробираться глубже. А я таращил глаза в ужасе, понимая, что это и есть та самая Медуза, прекрасная титанида, которую зверски изнасиловал Посейдон, после чего у нее в глазах застыла такая горечь и ярость, что всякий, на кого она посмотрит, превращался в камень…

Я с трудом оторвал взгляд, захолодевшее тело едва не пошло трещинами, а я часто хватал ртом воздух и со злостью думал о неведомом художнике, нашел же, гад, как применять талант. Ну что за дурь, делать пугалки и страшилки, сердце чуть не выскочило, до сих пор ноги холодные, а мог бы о добром и вечном…

Она вошла нечеловечески спокойная, идеально прекрасная с теми миндалевидными глазами, при взгляде на которые начинает стучать сердце, а душа замирает в тоске по чему-то высокому и неизведанному.

Лицо все так же совершенно, как и при нашей первой встрече, губы полные и алые, красиво и подчеркнуто чувственно вывернуты.

Я засмотрелся на ее остроконечные уши с теми же массивными серьгами в мочках, а она повернулась ко мне, в ее взгляде абсолютно никакого интереса, но в позе читается, что чего-то ждет.

Я выпятил грудь и сказал властно:

— Ну, что на этот раз будет предложено мардоргу?

Она произнесла вопросительно:

— Что вам угодно?

— Я мардорг не капризный, — сказал я, — ничего особенного, а так… обычный набор услуг! Я проделал долгий путь, устал, потому восхотел вот отдохнуть и подзаправиться.

Она произнесла без выражения:

— Подзаправиться?.. Это как?

Я сказал в затруднении:

— Мне нужно быть в хорошем состоянии… ну, моему телу, одежде и духу. Ты ведь знаешь, как это делается.

Она ответила все так же без выражения прекрасным чистым голосом, как не может говорить ни один человек, но хотел бы так говорить всякий:

— Я все сделаю, мардорг.

— И еще, — сказал я, — я тут поистрепался в дороге… Одежда моя и все на мне тоже весьма устало и хочет есть. И восстановить силы. Ну, ты поняло…

На ее личике ничего не отразилось, может, и в самом деле поняло, хотя кто знает как, вдруг да решит просто прибить поистрепавшегося и заменить новым, чего только в наших культурах не было. Хотя, конечно, до демократии еще никто не додумывался, если не считать греков, но там у каждого демократа было как минимум по два раба.

Она принесла еду, а я смотрел на ее безукоризненное лицо и почти с ужасом думал, что я вот, возможно, на краю величайшей разгадки нашей вселенной, а сижу и жру, а мысли заняты тем, как десятидневный отдых сократить до недели, а то и до пяти дней, это дало бы нам огромные преимущества, ибо тот, кто двигается быстрее, выигрывает в войнах…

До чего же из-за этой обыденности мы становимся равнодушными к окружающим нас чудесам! Да и понятно, когда речь о выживаемости, не до изучения чудес.

Клянусь, сказал я себе мрачно, вот прямо с сегодняшнего дня начну составлять карту этих мест, чтобы потом как-нибудь вернуться и как следует порыться, как курица, что разбрасывает целый холм в надежде найти червячка.

После обеда я, не вставая из-за стола, посмотрел в далекий арочный проем, что ведет в соседний зал. Тот еще роскошно-помпезнее, словно у дорвавшегося до могущества голова закружилась от невообразимых возможностей творить небывалое. Огромные статуи воинов, возможно, языческих богов, чудовищно невообразимые животные, которые уж точно созданы больной фантазией, понятно же, что у хищника не могут быть еще и рога или копыта…