лица. Такого таинственного и загадочного убийства еще не случалось в Париже. Полиция совершенно сбита с толку. Нет и тени намека на разгадку этой тайны».

В вечернем издании газеты сообщалось, что в квартале Сен-Рош до сих пор царит огромное волнение – дом подвергнут вторичному обыску и свидетели передопрошены, с тем же результатом, что и раньше. В примечании сообщалось, однако, что Адольф Лебон арестован, хотя никаких данных к его обвинению, кроме вышеизложенных, нет.

По-видимому, Дюпен крайне заинтересовался этим делом; так, по крайней мере, я заключил по его поступкам, хотя он ничего не говорил. Только после известия об аресте Лебона он спросил меня, что я думаю об этом убийстве.

Я мог только присоединиться к мнению всего Парижа, полагая, что это неразрешимая тайна. Я, по крайней мере, не видел пути к открытию убийцы.

– Нельзя судить об этом, – возразил Дюпен, – по такому поверхностному расследованию. Французская полиция, прославленная своей проницательностью, хитра и только. В ее действиях нет метода, кроме метода, который принят в данную минуту. Она пускает в ход все свои меры, но они сплошь и рядом так мало соответствуют цели, что напоминают г-на Журдена[12], который требовал свой robe de chambre – pour mieux entendre la musique[13]. Иногда она достигает удивительных размеров, но только усердием и деятельностью. Где этих качеств недостаточно, там все ее планы лопаются. Видок[14], например, был хороший сыщик и настойчивый человек. Но вследствие недостатка дисциплины мысли, достигаемой образованием, он то и дело заблуждался тем сильнее, чем ретивее брался за исследование. Он плохо видел оттого, что рассматривал предмет слишком близко. Он видел два или три пункта с поразительной ясностью, но именно потому неизбежно упускал из вида целое. Вот что значит быть слишком глубокомысленным. Истина не всегда в колодце. Я думаю даже, что в более важных вещах она всегда на поверхности. Истина не в долинах, где мы ее ищем, а на вершинах гор, где ее нужно искать. Источники этого рода ошибок обнаруживаются очень типично – при созерцании небесных тел. Если смотреть на звезду искоса, боком, обращая к ней внешнюю часть сетчатки (более чувствительную к слабым световым впечатлениям, чем внутренняя), то можно отчетливо увидеть ее, получить ясное представление о ее блеске, который тускнеет по мере того, как мы обращаем взор прямо на звезду. В последнем случае большее количество лучей падает на поверхность глаза, но в первом – восприятие более отчетливо. Сама Венера угаснет на небосклоне, если мы будем смотреть на нее слишком упорно, слишком пристально, слишком прямо.

Что касается этого убийства, исследуем его, прежде чем составлять о нем мнение. Это исследование нас развлечет (признаюсь, я подумал, что этот термин не совсем подходящий в данном случае, однако ничего не сказал), кроме того, Лебон оказал мне однажды услугу, за которую я был бы не прочь отблагодарить его. Мы сами осмотрим дом. Я знаком с Г., префектом полиции, и он, несомненно, не откажет мне в письменном разрешении.

Разрешение было получено, и мы отправились на улицу Морг. Это один из самых жалких переулков между улицами Ришелье и Сен-Рош. Мы добрались до него только к вечеру, так как этот квартал находится очень далеко от того, где мы жили. Дом отыскали без труда, благодаря зевакам, которые, собравшись на противоположной стороне улицы, бесцельно глазели на окна. Это был обыкновенный парижский дом, с подъездом, с боку которого помещалась сторожка с окошечком и надписью loge du concierge[15]. Прежде чем войти в дом, мы прошлись по улице, свернули в переулок и прошли к задней части здания. Дюпен, с непонятным для меня любопытством, осмотрел соседние дома так же внимательно, как этот.

Затем мы вернулись к подъезду, позвонили и, показав полицейскому разрешение, были немедленно впущены. Мы поднялись по лестнице в комнату, где было найдено тело мадмуазель Л'Эспанэ и где до сих пор лежали оба трупа. Комната оставалась в прежнем беспорядке. Я не заметил в ней ничего нового, о чем бы не было сообщено в Gazette des Tribunaux. Дюпен тщательно осмотрел все, включая трупы. Затем мы прошлись по другим комнатам и осмотрели двор в сопровождении жандарма. Этот осмотр продолжался до наступления темноты; затем мы отправились домой. По дороге мой спутник зашел на минутку в редакцию одной ежедневной газеты.

Я уже говорил, что у моего друга бывали самые разнообразные причуды и что je les ménageais[16], – по-английски этой фразы не передашь. Теперь ему почему-то вздумалось уклоняться всякий раз от разговора об убийстве. Только на следующий день, около полудня, он неожиданно спросил меня, не заметил ли я чего-нибудь особенного в жестокости этого убийства.

Он с таким выражением произнес слово «особенного», что я вздрогнул, сам не знаю почему.

– Нет, ничего особенного, ничего, кроме того, что мы прочли в газете.

– Газета, – возразил он, – кажется, недостаточно прониклась исключительным ужасом этого преступления. Но оставим в стороне ее банальные мнения. Я думаю, что тайна считается неразрешимой вследствие именно той черты, которая должна облегчить ее разрешение, разумею утрированный характер преступления. Полиция сбита с толку кажущимся отсутствием мотивов – не самого убийства, а жестокости убийцы. Их смущает также кажущаяся невозможность примирить два факта: свидетели слышали голоса ссорящихся, а между тем никого не нашли в комнате, кроме убитой мадмуазель Л'Эспанэ, хотя преступники не могли ускользнуть незамеченными. Дикий беспорядок в комнате; тело, засунутое вниз головой в трубу; страшно обезображенный труп старухи; все это, как и другие обстоятельства, которых не стоит перечислять, сбило с толку власти и поставило в тупик хваленую проницательность правительственных агентов. Они впали в грубую, но обычную ошибку, смешав необычайное с непонятным. Но именно отклонение от обычного характера подобных происшествий должно служить рассудку руководящей нитью для поисков. В исследованиях подобного рода нужно спрашивать не «что такое случилось?», а «что такое случилось, чего никогда не случалось раньше?». Легкость, с которой я добьюсь или добился разъяснения этой тайны, обратно пропорциональна ее кажущейся неразрешимости в глазах полиции.

Я уставился на своего собеседника в немом изумлении.

– Я поджидаю теперь, – сказал он, взглянув на дверь нашей комнаты, – я поджидаю человека, который хоть и не сам учинил эту бойню, но причастен к ней в некоторой степени. По всей вероятности, он не повинен в худшей части этих преступлений. Я надеюсь, что мое предположение справедливо, так как именно на нем строю надежду на разъяснение всей этой загадки. Он должен прийти сюда, в эту комнату. Может и